— Подольский, — окликнул своего напарника и командира группы Гордон, когда они снова выбрались из леса на чистое поле и пошли в сторону деревни, — скажи честно, Старшина приказал за мною присматривать?
Курсант некоторое время шел молча.
— А с чего ты взял, что он тебе не доверяет? Ты, Гордончик, у него на хорошем счету. Так что этот вопрос должен был задать тебе я. Но, как видишь, не задал.
— Неправда. Он подозревает во мне еврея и недолюбливает. — Вторую часть вопроса Гордон пропустил. Это была его манера.
— Ну, кавказского акцента у тебя действительно нет. И хитер ты, Гордончик… Может, ты и правда еврей? А?
— А разве это имеет значение?
— Для меня имеет значение, как ты будешь выполнять то, что нам поручено.
— А что нам поручено? Искать поручика Самарина? Взорвать мост? Чтобы нам там охрана головы продырявила? А если Самарин сдался? Самарин не дурак…
— Чего это ты, Гордон, такую песенку запел? Заунывную…
— Да так..
— Так… Так язык за зубами держат. Я — твой командир и обо всех шатаниях подчиненных обязан буду по возвращении доложить, подробно отметить в рапорте на имя майора Радовского. Так что давай-ка договоримся: я ничего не слышал, и ты мне ничего такого не говорил.
— Тогда ответь мне на один вопрос и — по рукам.
— Спрашивай.
— Ты действительно хочешь вернуться назад?
— Посмотрим. Еще вопросы есть?
— Нет.
— Давай руку. Чего дрожишь? — поймав руку напарника, засмеялся Подольский. — Наше задание пустяковое. В бой не ввязываться. И мост рванем только в том случае, если нет охраны.
— Я этого не знал.
— Теперь знай.
— А чего я еще не знаю?
— Коридор на выход. Но тебе его и не надо знать.
— Он на карте помечен?
— Нет. — Подольский остановился и подождал, когда Гордон догонит его. — Так что не вздумай выстрелить мне в спину. — И снова засмеялся своим жестким смехом, который не выражал никакой радости.
Накрапывал дождь. Ветер рванул из-под ног клоки соломы и понес по жнивью. В поле было холоднее, чем в лесу. Но на ходу было все же жарко. Гордон потрогал револьвер, лежавший за пазухой, и сказал:
— Ты думаешь, группа Самарина перестрелялась?
— Тише.
Они подошли к огородам, залегли в бурьяне, прислушались. Пахло полынью, росой и укропом. Дождь пошел сильнее. Ветер утих. Деревня будто вымерла.
— Подольский, — позвал Гордон, — если Самарин сдался или попал в плен и если карту с маршрутом он не успел уничтожить, то в деревни нам входить нельзя. Во всех деревнях, по всему маршруту могут быть засады.
— Эта деревня не входила в маршрут Самарина.
— А что нам в таком случае здесь делать?
— Ночевать. Ночевать мы будем в лесу или в стороне от маршрута группы Самарина. Эта деревня вполне подходит для ночлега. Если нам здесь не помешают.
Это было уже не первое задание Подольского за линией фронта. Но впервые он шел командиром группы. Вопросы Гордона насторожили: напарник что-то задумал. Но и сам он теперь боролся с нахлынувшим смятением: вот он наконец-то в расположении своих, без присмотра, сам себе командир, можно выйти к первому попавшемуся посту, все рассказать, ведь на нем нет крови. Не стрелял он ни пленных кавалеристов под Всходами, ни партизан во время зачисток лесов. Но зачтется ли там это? Зачтется, скорее всего, другое. То, что он дезертировал из Красной Армии, что добровольно вступил в казачью сотню, которая оказалась вовсе не сотней, а карательным отрядом, что теперь и вовсе служит в русской роте специального назначения, которая на самом деле является абвергруппой под названием «Scwarz Nebel» — «Черный туман». Группа пока в стадии формирования, и чем им прикажут заниматься, какую работу выполнять, еще не до конца ясно. Но, судя по первым заданиям и по тому, что включено в программу обучения, заниматься придется диверсиями, глубокой разведкой, проведением карательных акций в партизанских районах. Смирнов знал настроение добровольцев. Большинство из них действительно поверило тому, что пишут в листовках: сдавайтесь, штыки в землю, переходите на нашу сторону для борьбы с большевиками против райкомов и колхозов. Бей жида-большевика, морда просит кирпича… Но действительность оказалась иной. Никакой Русской освободительной армии нет. Немцы, которые формируют в ближнем тылу русские роты, к фронту их близко подводить и не думают. Всюду суют нос. Проводят регулярные проверки, иногда похожие на обыски. Используют как спецкоманду для выполнения всяких грязных дел. Легко сказать: перейти к своим… Один раз он уже пытался это сделать. Ничего не вышло. Полуживого в лесу подобрал немецкий патруль. Когда очнулся, увидел, что кругом лежат и стоят оборванные, заросшие многодневной щетиной люди в красноармейской форме. Вонь, смрад, стоны раненых. Когда погнали колонной дальше, окликнул переводчика. Тот сразу все понял. В дороге его отделили от колонны, посадили в телегу и повезли в другую сторону.
Кто я теперь, думал Подольский, слушая за спиной хруст шагов напарника. Когда-то, еще год назад, был курсантом Подольского пехотно-пулеметного училища Степаном Смирновым. А теперь? И кто он, этот бывший боец Красной Армии Галустян по кличке Гордон. Замашки-то не рядового солдата. Да и армянином от него не пахнет… Все мы тут со смутным прошлым, о котором никто никому не рассказывает. Большинство таких. Редко кто верит Радовскому. Господин майор, похоже, и сам не особо верит в то, что говорит перед строем и в учебных классах. Новая Россия… Без большевиков и немцев… Это каким же образом? Главное, что никто в роте не задает ему этих трудных вопросов. Значит, ответ у каждого свой. А то, что скажет Радовский, никого не волнует.
Они подошли к деревне. Рассветало медленно, как рассветает в непогоду. Но даль уже проступила: сонное сжатое поле, склоном уходившее в пойму небольшой речушки, на той стороне обрамленное хмурым лесом, ближе к дворам, за самыми огородами два стожка, между ними почерневший, придавленный узкими тележными колеями проселок в две колеи. Куда он ведет?
— Подождем здесь, — сказал Подольский и достал карту.
Нужно было сориентироваться, чтобы определить дальнейший маршрут.
— Ну что, Подольский, где мы? Правильно хоть нас выбросили?
— Правильно. Если эта деревня называется Малый Хутор, а речка Ржанка, то вон та дорога уходит как раз на Большой Хутор. Там — первый мост. Там — шоссе.
— Хорошо ориентируешься, Подольский.
— Чему учили…
— В Подольске, что ли? — кусая соломинку, как бы между прочим поинтересовался Гордон. — Или там?..
— И там, и там. А вот где, Гордончик, тебя учили?
— Там же, где и тебя, — усмехнулся Гордон.
— Меня? — Подольский достал бинокль и некоторое время смотрел на крыши деревенских дворов, на околицу, на сарай возле речки. — Меня учили в Подольске. А тебя?