Высота смертников - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Михеенков cтр.№ 101

— Чувство юмора — хорошее чувство. Оно прежде всего свидетельствует о достаточном самообладании и несломленности духа. Ну что ж, дрались вы во время прорыва и потом, когда противник неожиданно атаковал позиции третьего взвода, судя по донесениям, действительно хорошо. Произвели, так сказать, впечатление… Из штаба полка уже дважды звонили. И старший лейтенант Солодовников заходил. Грязи тут натащил… Глиной все перемазал. И где он глиной измазался, когда мороз уже несколько недель не отпускает?

— В окопах. Ходы сообщения отрывают. Позиции все время надо менять, потому что противник ведет наблюдение и засекает огневые точки. А у них там снайпер работает…

— А вот ты говоришь, что ранен был, там, на Извери, в октябре прошлого года?

— Да. Вот сюда. — И Воронцов расстегнул гимнастерку и задрал рукав. Коричневое пятно, похожее на крупную родинку, темнело на мышце.

— Сквозное, что ли?

— А что, и это подозрительно?

— Да нет. Рана как рана. А скажи, кто тебя перевязывал?

— Старший сержант Гаврилов, помкомвзвода. А потом, когда вернулись из-под Юхнова снова в Воронки, военфельдшер лейтенант Петров.

— Точно, Ванька Петров! Я его тоже хорошо помню! В санчасти работал.

— Да не вру я, товарищ лейтенант госбезопасности! Почему вы мне не верите?

— Верю. Я тебе, Воронцов, верю. Но существует приказ, по которому военнослужащие, покинувшие позиции, а равно бросившие вверенное им родиной оружие…

— Какой приказ?

— Утвержденный заместителем наркома обороны генералом армии Жуковым, номер двести девяносто восемь от двадцать шестого сентября тысяча девятьсот сорок второго года. И в этом приказе сказано… Вот, пункт первый: «штрафные роты имеют целью дать возможность рядовым бойцам и младшим командирам всех родов войск, провинившимся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, кровью искупить свою вину перед родиной отважной борьбой с врагом на трудном участке боевых действий». Так-то, брат…

В висках у Воронцова загудело забытым шумом. Показалось, что начало кривить набок рот. Он ухватился за подбородок — нет, рот был на месте. Гридякин стоял у окна и искоса поглядывал на Воронцова. И Воронцов, взяв себя в руки, спросил:

— Что ж нам теперь будет? Трибунал?

— Что, страшно?

Воронцов ничего не ответил. Гридякин снова закурил:

— Может, трибунал. А может, и так оформят. Приказом по армии. Полк срочно формирует штрафную роту. Приказ такой пришел. Из штаба дивизии. Участок боевых действий, как видишь, у нас трудный. Самое место, чтобы кровью искупить… Сформируют из вас отдельную штрафроту, выдадут оружие и — вперед! Кому на месяц, кому на два, а кому и на все три.

В маленький городок у подножия Альп в середине зимы начали приезжать в отпуска выжившие под Сталинградом сыновья и мужья тех, кто все эти месяцы с тревогой читал берлинские газеты. В один из дней у дома госпожи Бальк остановился почтальон. Он поставил у чугунной решетки свой велосипед, поправил фуражку, порылся в сумке, перекинутой через плечо, и поднялся по широким ступеням, вытесанным из местного камня, к парадной.

Шура тем временем выгребала из нижнего подтопка большой изразцовой печи золу. Она услышала, как охнула госпожа Бальк, как зазвенела упавшая на пол тарелка. Хозяйка утром принимала каких-то гостей из соседнего городка, должно быть, родственников мужа. Долго сидела с ними в комнате. И Шура, носившая им кофейный напиток на красивом фарфоровом подносе, слышала, о чем они разговаривали. Снова о Сталинграде. Кто-то из женщин всплакнул. Немецкий, на котором разговаривали здешние жители, сильно отличался от того, который она изучала в школе. Но вскоре она начала понимать и этот диалект и даже изредка отвечать требовательной хозяйке какой-нибудь короткой фразой. Однажды, когда госпожа Бальк пребывала в хорошем расположении духа, что случалось очень редко, особенно по отношению к остарбайтерам, она сказала Шуре, что у нее прекрасное, вполне берлинское произношение. Легкая улыбка вздрогнула в уголке ее тонких, всегда плотно сомкнутых губ.

— У меня в школе была хорошая учительница, — по-немецки ответила Шура. — Она немка.

— Как ее имя?

— Роза Соломоновна Гинзбург.

Улыбка исчезла в уголке еще плотнее сжатых губ госпожи Бальк.

Гости говорили о том, что большая армия немцев попала в окружение на Волге, то ли близ Сталинграда, то ли в самом городе. В берлинских газетах, которыми госпожа Бальк разрешала растапливать печи, говорилось о том, что Сталинград взят доблестными войсками генерала Паулюса. Печатался портрет генерала — человек, одетый в кожаное пальто и офицерскую фуражку, улыбался. Лицо его не было грозным, как большинство портретов немецких генералов, которые она видела в газетах. Этот генерал был похож на учителя математики Ивана Севастьяновича. Иван Севастьянович был не местный. Он приезжал к ним в Прудки из райцентра и жил на квартире через три дома. На фронт их учитель ушел вместе с отцом Шуры. В один день. В газете рядом с портретом генерала печаталось изображение немецкой медали за взятие Сталинграда.

А теперь Шура вдруг узнала, что все это — неправда. Сталинград не взят. То же самое год назад немцы говорили о Москве. А потом оказалось, что в Москву их не пустили. Более того, именно там их здорово побили.

Иногда над их промозглым городком высоко в небе пролетали самолеты. Сережа сказал, что это союзники, американцы. Они бомбят немецкие города и корабли где-то далеко, на юге. Там тоже идет война. Иногда выстрелы слышались и в горах. Там прятались партизаны и русские военнопленные, бежавшие из лагеря. Но однажды по главной улице городка прогнали небольшую группу людей в изорванной одежде. Они были избиты и едва передвигали ноги. Вели их со стороны гор! Прохожие смотрели на них с ненавистью и шептали вслед им: «Партизаны. Русские скоты. Спелись с лягушатниками… Союзники…» Вечером, в бараке, перед отбоем, начальник лагеря, в котором жили рабочие-остовцы, объявил им через переводчика:

— Германия — страна высокой культуры, порядка и дисциплины. И всякое неповиновение строго наказывает. Сегодня были пойманы те, кто неделю назад бежал из мужского лагеря в горы, к партизанам. Они думали, что мы их уже не найдем. Но мы их нашли. Все они, а также французские террористы, схвачены и сегодня вечером расстреляны. То же будет с каждым из вас, кто посмеет нарушить внутренний распорядок лагеря. То же самое будет с каждым из вас, кто посмеет ослушаться своих хозяев. То же самое будет с теми, кто посмеет плохо работать и кто будет уличен в воровстве!

А утром, когда они шли на работу, к ним подбежал Сережа и сказал, что ночью из тюрьмы бежали двое партизан, приговоренных к казни. Один француз, а второй русский. Мужской барак примыкал к бараку, в котором жили пленные французы. Они-то и сообщили о побеге.

В первый же день их разделили на группы. Мужскую группу сразу же погнали на окраину городка. Там, у самой реки, были построены щитовые домики. Женщин привели к длинному кирпичному бараку. Объявили, что сейчас на них оформят документы, что каждая из них должна назвать свою фамилию, национальность, возраст. Затем их сфотографируют и снимут отпечатки пальцев. В бараке командовали полицейские и женщины в военной форме. Женщины в руках держали палки, которые время от времени пускали в ход.