Группа обсуждает спорное место в диалоге из “Нортенгерского аббатства”. Олли, как обычно, пускает дискуссию на самотек, да и слушает вполуха. Правда, они не должны обсуждать сейчас этот отрывок, их задание – найти в тексте элементы метапрозы. Хелен, девушка с дредами, в джинсовом комбинезоне, большая любительница поспорить и к тому же бисексуалка, находит в высшей степени оскорбительным то, что Генри Тилни диктует Кэтрин Морланд, какие цветы должны ей нравиться, и, по ее мнению, поведение Генри, а впрочем, и весь роман – в высшей степени снисходительны. Грант, широкоплечий американский студент-стипендиат, утверждает, что, на его взгляд, Генри пытается дать Кэтрин и другим женщинам свободу, научить их видеть дальше домашних хлопот и забот по хозяйству. Хелен же полагает, что женщинам нет никакой надобности в том, чтобы им давали свободу всякие там назойливые мажоры, уж как-нибудь сами, спасибо. И так далее, и тому подобное.
Бриония в спор не вступает. Она просто перечитывает это место. “А теперь вы любите гиацинты? Как это хорошо. Вы приобрели новый источник радости, а человеку надо радоваться как можно больше. Кстати, дамам вообще полезно любить цветы – это может лишний раз побудить их отправиться на прогулку. И хотя гиацинт – растение комнатное, кто знает, если у вас родилась любовь к цветам, не распространится ли она и на розы?
[21]” Бриония вздыхает. Как не влюбиться в человека, который так мягко и нежно поддразнивает девушку? Как не влюбиться в мужчину, который способен разглядеть такую огромную разницу между гиацинтом и розой? Генри Тилни знает, что любовь к гиацинтам и любовь к розам – вещи несопоставимые. Он ведь говорит не только о комнатных и уличных растениях, но и о двух разных временах года, о свете и тьме, о…
Но Бриония, скорее, умрет, чем вступит в эти их обсуждения. Иногда она представляет себе, как говорит что-нибудь, и ощущение у нее тогда примерно такое же, как при мысли о падении с большой высоты, когда голова от одного только воображаемого действия начинает кружиться по-настоящему. Повсюду клокочет – в сердце, ногах и почему-то даже в половых органах (как неловко!), и она почти наслаждается этим ощущением, зная, что это – всего лишь ее тайная фантазия (такая же, как те, в которых она сбрасывается с утеса или спит с Олли), и на самом деле она никогда не выкинет ничего подобного. Бриония уверяет себя, что совсем не хочет переспать с Олли. Просто он ведет у нее семинары, а ей всегда хочется переспать с тем, кто наделен властью, – что ж тут такого? Все равно она никогда не идет дальше фантазий. Правда, однажды они, конечно, переспали, но дело это давнее, тогда у них с Джеймсом не клеилось, а Клем и Олли еще не были вместе. Задолго до детей и вообще до всего важного. Но об этом никто не знает, и больше это не повторится. Во-первых, она слишком растолстела. А во-вторых, он женат на Клем.
Ну и потом, у нее ведь Джеймс. Джеймс знает разницу между гиацинтом и розой. Он бы понял смысл отрывка из Джейн Остин. На мгновенье Брионии вдруг становится жалко Джеймса с его переслащенным соусом карри и с манерой медленно вводить в нее свой пенис – словно он помешивает очередное варево, бурлящее в чугунной кастрюле (в кастрюле он, понятное дело, помешивает не пенисом), и от этого тоже есть ощущение переслащенности; видимо, он где-то вычитал, что женщинам приятно, когда в них входят именно таким образом, и теперь он следует рекомендации, чтобы доставить ей удовольствие. Бриония голову сломала над тем, как признаться ему, что ее это бесит и она мечтает о том, чтобы он повалил ее на кровать и трахнул, как нормальный мужик. А Олли, интересно, мог бы трахнуть ее, как нормальный мужик? Вряд ли. Скорее всего, он теперь тоже использует этот метод с помешиванием. Клем, наверное, нравится. А Генри Тилни трахает Кэтрин Морланд, как нормальный мужик? Раз уж о них зашла речь. Бриония полагает, что уж он-то – наверняка. Но и доминировать Генри тоже не будет, разве что поведет себя слегка агрессивно, ну и, может, резковато. Что же до Дарси… Если хочешь, чтобы тебя как следует трахнул нормальный мужик, нужен Дарси. Правда, он при этом наверняка еще и кончит тебе в лицо… Причем кончит первым. В мокрой рубашке. Ох…
Бриония остается в аудитории дольше других студентов. Она задерживается почти каждую неделю, чтобы спросить о чем-нибудь Олли – иногда даже просто о том, как поживает Клем. Она теперь редко видит Клем и волнуется за нее. Не слишком ли много она работает? Но Олли почти ничего не рассказывает. Даже как будто не обращает на нее внимания, пока остальные студенты не выйдут из аудитории. Да и тогда, случается, не сразу ее замечает. Он все время чем-нибудь занят – скручивает сигарету, проверяет почту (или что он там еще делает) на телефоне. А потом всегда торопится уйти.
– Конечно, на следующей неделе я не приду, так что… – начинает она.
Олли убирает айфон во внутренний карман портфеля из мягкой коричневой кожи. На экране телефона трещина, она там с начала семестра. Иногда Олли дает им задание и сидит, уставившись на этот экран с абсолютно каменным выражением лица. Бриония никак не может понять, почему бы ему не заменить стекло. Он ведь наверняка застраховал телефон. А может, ему нравится ходить с разбитым экраном?
– Ну, все равно почитай следующую часть, если успеешь, – говорит он. – Думаю, тебе понравится.
Откуда Олли может знать, что ей теперь понравится, а что нет. Она никогда ничего не говорит на семинарах и пока не посещала индивидуальных занятий, которые ей вроде бы полагаются. Они с Джеймсом уже давно не общаются с Клем и Олли (то есть общаются, конечно, но это так, одно название). Ведь у всех столько дел, сами понимаете. Бриония получает удовольствие (ну, если можно так выразиться) от таких минут, когда она стоит в аудитории рядом с Олли и знает, что дверь – вот она, и можно уйти в любую секунду. Вот если бы пришлось просидеть с ним лицом к лицу пятнадцать минут – это нет, увольте. А что, если она покраснеет? А если сломает под ним стул? Или захочет что-нибудь сказать, а вместо этого возьмет и ляпнет: “Можно взглянуть на твой пенис?” Не то чтобы ей хотелось (опять) взглянуть на его пенис, он у него довольно неказистый, цвета гриба и к тому же кривоватый, но…
– Занятие все равно состоится?
– Без тебя и твоих мудрых замечаний?
Бриония краснеет.
– Нет, конечно, я имела в виду…
– Ну, я на похороны не еду, так что…
– А. Понятно. Тогда…
Он вздыхает, переводит взгляд с портфеля на нее:
– Я предлагал. Но Клем не нуждается в моем присутствии на церемонии. Оказывается, я очень помогу ей, если куплю цветы к Великому Прибытию Бабушки Беатрикс, но на самих похоронах мне быть необязательно. – Он слабо улыбается и спохватывается: – Разумеется, ничего этого я тебе не говорил. Я понимаю (мне об этом напомнили), что, если бы у меня было нормальное расписание в университете, никаких проблем не возникло бы. Однако когда составляют расписание, не учитывают необходимости посещения похорон.
В Кентерберийском университете, где работает Олли, как и в университете Центрального Лондона, где работает Клем, принято проводить семинары по литературе в середине и конце осеннего и весеннего семестров. Но Олли решил отменить семинар на последней неделе семестра, чтобы студенты смогли обсудить философию восемнадцатого века в представлении Деррида. Бриония не жалеет, что пропустит это занятие. Она уже пробовала читать Деррида. Конечно, это очень интересно, и кто же не любит Деррида? Но ей требуется не меньше часа, чтобы прочесть один абзац, и к концу абзаца она никогда не помнит, что было в начале, и вдобавок ее страшно клонит в сон. Когда Джейн Остин изрекает что-то умное, все (или почти все) в состоянии это понять, даже после нескольких бокалов вина. Жаль, что с Деррида все обстоит иначе.