Тот самый яр - читать онлайн книгу. Автор: Вениамин Колыхалов cтр.№ 19

Ответил: «Слыхом не слыхал».

Поверили. Выпустили без очередного членовредительства. Кувалда старался быть ласковым. Поставил перед Власом кружку клюквенного морса. Старовер отвернулся, не приняв подачки. Кусочек ржанухи с нельмовым балычком, преподнесённым лейтенантом Гореловым, съел с превеликим удовольствием. Дар от истязателя принимать не хотел.

— Мурло старозаветное! — озлился Кувалда, выплеснув морс в лицо двуперстника. — Отвечай: в вашем Сановском скиту золотишко водится?

— Белые искали. Красные искали. Нетути.

— Откроешь секрет — свободой задышишь.

— Нетути…

— Пошарим — найдём.

Очередника-белогвардейца Тюремная Харя подверг на допросе придуманному новшеству: надел на голову колпак, сшитый из старого прорезиненного плаща. Скоро от нехватки воздуха голова заговорщика загудит медным колоколом. Из глаз вылетят искры, отчётливо видимые во тьме заточения…

Послышалось злобное мычание… всё тише, тише… впал в бескислородный гипноз.

Опасный трюк не поощрялся начальством. Эсер задохнулся под колпаком. Списали на «сердечный приступ». Кувалда научился улавливать золотую середину мучения. Замолкнет подследственный — истязатель срывает прорезиненный колпак, приводит саботажника в чувство кулаком.

— Вредитель? Поджигал колхозный хлеб?

— Нет!

Снова удушье. И так до тех изморных пор, пока дрожащая рука не выведет сносную подпись. Попался редкий упёртый лишенец — семь раз околпачивал. Злостью закипел — зубы высадил. Не выплёвывал гад, боялся без золотишка остаться. Пришлось окувалдить по затылку — зубы с кровью выплеснул.

У Кувалды подписные листы блинами пеклись. Ценили в Ярзоне циника, наглеца и негодяя. До начала мучения давал передышку на раздумье.

— Ставишь подпись — верный шанс остаться в живых. Не подпишешь вопросник — свинцовый гостинец обеспечен.

Куда деваться пленникам. Признавались во вредительстве, в умышленном поджоге мостов, сельсоветов, амбаров с хлебом, в сокрытии оружия для новых бунтов… Агрономы, бондари, хлебопёки, сплавщики, строители думали днем и ночью, как бы скорее влиться в контрсоюзы, организовать свержение власти вилами, гаечными ключами, ситами-мукосейками.

Проницательный зонник видел по лицам допрашиваемых, кого можно, кого нельзя дожать на принудительную закорючину под бредовыми вопросами протоколов. Рука-кувалда и та немела от постоянных ударов в челюсти, рёбра, под дых. Обматывал тряпкой увесистую киянку, столярной штуковиной выбивал не только стон, но и признания. Фамилии-подписи сияли фамильными драгоценностями.

Другие дознатели пристёгивали контру. Кувалда обходился без стены плача, без подсобы — ремней. Риск нападения успел пережечь. Видел по выпученным глазам заведённых в пытальню «взрывников», «поджигателей»: они всецело его. Животный страх поднимался от пяток, охватывал всё тело.

Тюремная Харя отправил в прошлое такие либеральные наказания, как измор голодом, безводьем, долгим содержанием на выстойке, лишением сна. Терялось драгоценное время. В Ярзону прибывали очередные этапы. Из каждого этапника надо вытрясти не только душу, но и признание сотворенной вины. Набросив петлёй на шею копновозную верёвку, подручных дел мастер прошипел в лицо истощенной жертвы:

— Хочешь — без перекладины повешу?

Уверенный голос:

— Сделай милость.

— Смельчак! Ценю таких… За что загремел? Знаю. Не доказывай… У нас за правду и ложь — все под нож. Выпалил, испугался обнаженного умозаключения.

«С чего на откровенность потянуло?»

Заглянув в родниковые глаза хилячка, устыдился недавнего устрашения. Освободил шею от копновозной верёвки, швырнул её в угол. Кувалде не попадались человеки, могущие гипнотически-небесным взглядом обезоружить его. Этот впустил в силу рук слабость, втолкнул в мозги раскаяние. Обшарив полинялую одежду, нащупал в потайном кармане золотое кольцо.

— Можно взять в залог дружбы?

— Оно тебе удачи не принесёт.

— Заговорённое?

Мужичок промолчал, испытующе посмотрел на растерянного палача.

Не узнавал себя сегодня убийца. Давно уверовал: время, отсидки, убийства напрочь выжгли душу… пепел разнесло куда-то сквозняками никчемного существования. И вот на старом пепелище проклюнулся росток диковинной веры в воскрешение новой души.

Вблизи спокойного смельчака Кувалда внедрил в умишко спелую мысль: в своих грязных лапах осквернил золотое кольцо. Дунул на него, почистил о свою суконную рубаху. Опустил в то же потайное местечко.

— Храни… пригодится…

2

Никогда не нравились коменданту слитые буквы ОГПУ. Не строгая контора, а Омское Горнопромышленное Училище. Не таилась в той аббревиатуре разгонная мощь… не стальной сплав…

Когда засияло НКВД — настроение взлетело до небес… Могучая птица…

Птицы — грифы уверенно уселись на вершины деловых бумаг, тайных директив и распоряжений. Наконец-то развязали руки особистам, языки заговорщикам… Страх, только животный страх без примеси поблажек, слюнтяйства… Грифы будут расклёвывать падаль, отбросы общества, созидающего улыбчивое будущее.

Кишит Ярзона оборванной вшивотой. Надо в ускоренном наганном режиме валить её в береговой песок — тихий, безответный, с вековыми традициями молчания.

В яме-пытальне идёт жаркая бесперебойная работёнка. Много признаний скопилось для троек… Ждём быструю езду от решений. Приговоры с двумя малорослыми буквочками в/м потекут скоро. Высшая мера… Первая категория людского мяса… Надо бросать на чашу весов каскадного террора неугодников власти… Новый век… Новая опричнина… новый грозный царь на высоком престоле. По сравнению с ним Иван Грозный — тихоня, слабовольник.

Редко появлялся в бараках важный Чин. В свите охраны всегда находился лейтенант Горелов, умеющий сглаживать остроту переговоров. В Ярзоне к уравновешенному, красивому офицеру относились с должным почтением: разглядели в особисте человека не притворной правды. Когда начинался гвалт жалобщиков, лейтенант поднимал руку, магическим движением запыживал рты напряженным молчанием. Никому из свиты охраны не удавался затейливый психологический трюк. Сергей видел в густой обездоленной, обезволенной массе не расстрельное мясо. К заступнику тянулись сердца и руки белорусов, татар, латышей, украинцев, русских, мордвы, обрусевших немцев. Прикажи им сейчас лейтенант государственной безопасности: «Растерзайте на куски всю комиссию!» — первыми набросятся на верховного правителя обособленного мирка на высоком берегу Оби.

Упрекал Горелов судьбу: бесцеремонно распорядилась несвободой, местом выбора службы. Она томила, унижала, заставляла идти против неокрепшей воли. Народ изваляли во лжи, предали, лишили цели. Он и себя чувствовал частицей народной массы, изнывающей от вопиющей несправедливости, наглого беззакония. Ощущал: гремучий каток репрессий накатился и на него, плющил, превращая в ничто и ничтожество.