Загадка старого клоуна - читать онлайн книгу. Автор: Всеволод Нестайко cтр.№ 45

Страница

– Ах, преподобные! – пылко возразил он. – Я столпотворение приумножать собой не хочу. Достаточно и вас, столпов, в храме Божьем.

Монахи обиженно переглянулись, а Сковорода вёл дальше:

– Риза, риза! Как немногих ты опреподобила! Как многих очаровала! Мир ловит людей в разные сети, привлекая их богатством, славой, знакомством, покровительством, выгодой, развлечениями и святостью, но всех несчастливее сети последние…

Монахи, изменившись в лице после таких слов, растерянно топтались, но тут ударил колокол, созывая на молитву; воспользовавшись этим, они молча стали креститься и, не сказав ни слова, друг за другом направились в церковь. Сковорода и Ковалинский остались вдвоём.

– Пойдём, друг, вниз, к Днепру, – предложил Григорий Саввич. – Там свободнее дышится.

Я что было духу полетел искать Чака.

Мне повезло. Он был недалеко, около священного колодца.

Я подлетел к нему и, захлёбываясь, быстро рассказал обо всём, что случилось, и о том, куда направились Сковорода с Ковалинским. Мы поспешили вниз, к Днепру.

Недалеко от берега стояло несколько сдвоенных барж, между которыми крутились мельничные колёса. Это были, как объяснил мне Чак, мельницы-сукновальни киевских купцов. Из-за этих мельниц у монахов была ссора с купцами. Монахи утверждали, что мельницы создают течение, которое подмывает лаврский берег. И богомольная русская императрица Елизавета издала даже указ о переводе сукновален на другой берег, но указ так и не был выполнен.

Сковорода и Ковалинский, о чём-то разговаривая, шли берегом в сторону Выдубицкого монастыря.

Чаку, хотя он и торопился, догнать их не удавалось. Не мог же он бегом бежать.

Но вот они подошли к воде, сели на берегу. И умолкли, погрузившись каждый в свои мысли.

Спокойный в это время года Днепр катил мимо них свои воды, а Сковорода, замечтавшись, смотрел на волны и улыбался. О чём он думал?

О том, что время так же проходит, как эти волны… И что, зная это, каждый должен успеть сделать то, ради чего он живёт на свете. А делать каждый должен лишь то, что может и на что способен. И не браться за дела, природой ему не предназначенные.

Или, может, он думал о том, что такое счастье?.. Каждый желает счастья, но мало кто по-настоящему бывает счастлив. Потому что стремится, наверное, не к тому, что может дать ему счастье…

Чак уже подошёл и стоял, не решаясь заговорить. Вдруг Чак повернулся и быстро пошёл прочь.

Я был так удивлён, что застыл в воздухе, поглядывая то на удаляющегося Чака, то на Сковороду и Ковалинского, которые даже не заметили ни приближения Чака, ни его внезапного побега…

Вмиг у меня перед глазами всё поплыло и закружилось-завертелось в безумном вихре…

Солнце на мгновение погасло.

…Большой бронзовый Григорий Сковорода, стоя в скверике на Красной площади, задумчиво смотрел на бывший Киевский коллегиум, а в настоящее время филиал библиотеки Украинской академии наук ^[25].

– А… что такое? Что случилось? – в растерянности обернулся я к Чаку, сидевшему рядом со мной на скамейке.

– Прости… – смущённо улыбнулся Чак. – Прости, Стёпа… Понимаешь, когда я подошёл к ним, у меня вдруг мелькнула мысль: о чём же я буду спрашивать? Скоморох… один из тех семидесяти? Кто такие скоморохи?

Это странствующие актёры, лицедеи, которые высмеивали любого, невзирая ни на силу, ни на власть. Не только вельможи, но и цари боялись их слова: не раз запрещали скоморошество своими указами. Бродили скоморохи большими ватагами – по семьдесят человек и больше. Один из тех семидесяти… И вдруг я понял: «тех семидесяти» означает, что судьба семидесяти решалась, по-видимому, чьей-то властью, волей чьей-то. Значит, те семьдесят были, вероятно, наказаны или что-то в этом роде. Следовательно, надо искать в истории, когда семьдесят скоморохов… Мне вдруг всё стало ясно… И я… извини… – он опять смущённо улыбнулся и виновато наклонил голову.

Странно было видеть этого почтенного человека таким виновато-беспомощным. И я вдруг понял его. Конечно, это было так заманчиво – поговорить с самим Григорием Сковородой. Но, наверное, и я не осмелился бы обратиться к нему с вопросом, на который уже сам знаю ответ.

– Он был так внимателен к людям, – вздохнул Чак. – С каждым встречным, с каждым путником беседовал всегда, расспрашивал. Разве смог бы я его обманывать, что-то выдумывать… А правду же не скажешь…

– Конечно, – согласился я.

– Ну, Стёпа, беги домой, а я переоденусь – ив библиотеку. Искать, в каком заговоре или восстании мог участвовать наш скоморох Терёшка Губа…

Зря ты не пришёл в парк. Мы так хорошо погуляли. Весело так было! Не только Монькин, Дмитруха был, и Сурен. Зря! – в голосе Туси звучало искреннее сожаление.

Я думал, что она обиделась, а она… У неё был очень хороший характер. Она никогда не держала ни на кого зла. Была очень доброй и благожелательной.

Мой дед Грицько любил повторять, что самая ценная человеческая черта – это доброта. Человек может иметь все лучшие человеческие качества, но если он недобрый,

то все его достоинства – ник чему. Только доброта делает человека человеком.

Дмитруха, значит, был.

Мне почему-то стало обидно. Что-то больно кольнуло меня. Сегодня утром произошло приключение.

Игорь Дмитруха тоже живёт где-то у Печерского моста. Мы с ним часто утром встречаемся на остановке и едем иногда даже одним троллейбусом. Но делаем вид, будто не замечаем друг друга.

Вот и сегодня…

Утром в часы «пик» людей всегда едет много: набиваются в троллейбус, как селёдки в бочку. И заходят все торопливо, толкаются, чтобы не остаться, все же спешат.

Детям, инвалидам и пенсионерам разрешается заходить с передней площадки. Подошёл троллейбус.

Толкаясь, полезли сначала пенсионеры, потом мы – Игорь, я и какая-то девочка из пятого класса нашей школы (даже не знаю, как её зовут).

– Ой! Туфля!.. Ой!.. – вдруг, чуть ли не плача, тихо пропищала девочка. Она стояла на второй ступеньке, мы с Игорем ниже, на первой.

Я обернулся, высунул голову и увидел: на асфальте, под передним колесом троллейбуса, лежала её туфля – новая, голубая с белым. В толкотне, спеша, девочка потеряла её.

Страница