– Сначала прошу вас выслушать меня. Вам угрожает опасность. Не знаю, какого рода, но она несомненна.
– Я знаю это. Ради вас я готов…
– Речь не обо мне, и даже не о дуэли, которую… я хочу чтобы вы знали… я не считаю ни героической, ни недостойной… не я являюсь причиной ваших бед, или, вернее, я являюсь лишь ширмой для истиной причины. Посему с моим… нашим отъездом опасность для вас только возрастёт. Я не хочу и не имею права посягать на ваши тайны, но убеждена, что вы не желаете зла нашей семье, и хотела бы, чтобы вы благополучно добрались до Святой Земли. Бог да в помощь вам.
Слёзы выступили у меня из глаз от такого её искреннего самоотрешения. Я едва не упал на колени, в попытке умолять её без остатка располагать всей моей жизнью. Лишь сознание того, как нелепо будет выглядеть моё искреннее чувство в глазах пустого света и из боязни скомпрометировать её, я оставил свой порыв.
– Если вы обещаете посетить ту землю тоже, клянусь вам остаться целым и невредимым! – браво воскликнул я, подавляя дрожание в горле громкостью речей.
Но она словно бы не слышала меня.
– Господин Голуа оказался необыкновенно любезен, намекнув о неприятностях для нашего семейства, как-то связанных с вами.
– Он так и сказал? – Глаза мои против воли искали в толпе этого человека.
– Не вполне так. Его намёк возможно истолковать двояко. Ему важно открыть, кто вы на самом деле. Тогда опасности нам не страшны, он отвратит их. Но я не стану вас пытать.
– Я тот, кто есть, и более никто! – порывисто воскликнул я, и в некотором затишье музыки, слова мои разнеслись шире, нежели того я хотел. – Я тот, для кого ваша жизнь и жизни ваших близких значат слишком много, я тот, кто не пощадит себя за вас. Просто верьте мне! А Голуа… я убью его, если он посмеет ещё только приблизиться к вам!
– И ничего тем не добьётесь. Он не один, и, возможно, даже не главнейший из всех. Впрочем, постараюсь не допускать его до себя, я не желаю кровопролития накануне отъезда. – Прекрасными бабочками порхнули её длинные ресницы, открыв на мгновенье многозначительный взгляд, и я словно жадно прильнул к благотворному источнику жизни. – Как и после. Знайте, я верю вам, сама не знаю, почему.
– Но отчего же отец ваш не примет мер?
– Он не доверяет полиции, зато слишком доверчив ко всяким проходимцам. Я не в силах убедить его. Он не поверяет близким свои дела, но оттого жизнь наша не делается покойнее.
Последние слова нам пришлось договаривать уже когда я отводил её к собранию дам, благосклонно принявших моё появление. Я приписал это моему нечаянному ореолу инкогнито, которое всегда так разжигает женское воображение. Моё же воображение ещё долго распалял умилительный взор княжны, сопровождавший чуть затянувшийся реверанс.
Что ж, подумал я, если Голуа ждёт открыть меня и после убить, то это ему не удастся, ибо открыться мне пред ним более, чем я уже представлен, невозможно. Раз так, опасности для меня нет. Но что, если это не так? Следить за Этьеном не представляло труда, но что до прочих его подручных, тут всё обстояло труднее. Приходилось сторониться всех. Но в мазурке это было невозможно, и, разумеется, наш разговор с княжной тоже могли подслушать, а сию минуту уже обсуждать в кулуарах.
Княжна Анна некоторое время ещё присутствовала на бале, но, отказав нескольким претендентам и сославшись на усталость и необходимость приготовляться к отъезду, вскоре покинула праздник, закончившийся роскошным, но печальным фейерверком далеко за полночь.
Интрига, доселе касавшаяся лишь моего долга по службе, распростёрлась отныне и над моей любовью. Встретиться с противником в открытом честном бою или в поединке не страшило меня, воспитание и обучение учили не уклоняться от опасностей, но тут складывалось иначе. Я не знал, за что стою, единственным знаменем моим видел я княжну, но противостоявшие мне только ли посягательства на неё имели в своих мыслях? Это сильно затрудняло мою способность к сопротивлению, пересуды за спиной одних сменялись дерзкими нападениями других; более же всего приводили меня в исступление тайные попытки расправы, ответить на которые столь же подло я не мог. Я думал, с каким счастьем покину скоро эти прекрасные места, осквернённые людской завистью и, увы, находил мысленное отдохновение лишь вдали от родных берегов.
Несмотря на тревожные сии мысли, заснул я почти мгновенно, и спал крепко, вверив себя не засовам, а лишь заступничеству святых угодников.
Шарабаны, брички и кареты парадной кавалькадой выстроились у главного крыльца, обещая весёлое зрелище всем встречным экипажам. Одни ехали в Одессу, другие дальше, за моря. Прощания затягивались. Случайный гость, я стоял поодаль у колонны и не чувствовал себя вправе мешаться среди объятий родных и друзей, их радостные и грустные восклицания не касались меня, поглощённого без остатка порывистыми движениями княжны Анны. Возбуждённая началом своего первого большого путешествия, она задержалась только в объятиях отца, дававшего ей какие-то последние наставления.
Лишь однажды одарила она меня своим вниманием. Тут же, впрочем, опустив глаза, она остановилась и после некоторого замешательства, кажется, заставила себя вновь поднять их. Её ли слёзы или мои влажные глаза причиной, но на секунду почудилось мне, как в особенном блеске слились лучи наших взглядов, полных смятения чувств, и потом Анна, опершись на руку Владимира Артамонова, села в карету и тщетно уже высматривал я её шляпку в окне до самого отправления.
Но княгиня Наталья Александровна кивнула, чтобы я подошёл, и нашла для меня несколько одобряющих слов и лучезарную улыбку.
Почувствовал я себя на седьмом небе, когда она сообщила, что так давно мечтала увидеть собственными глазами Константинополь, что уж если не в Сирию, то эту первую по своей красоте столицу она непременно хочет посетить в этом вояже. Но, – и я вынужден был сорваться на две или три сферы ниже, – на пути в Грецию они не намерены останавливаться на Босфоре. Задержав почтительный поклон головы более того, что требовало приличие, несколько упавшим голосом я ответил, что с воды, по общему признанию, Царьград являет собой особенное великолепие.
Княжна уехала, странный дом Прозоровских, освободившись от большей части женского присутствия, посуровел и теперь нависал надо мной всей грудой неразрешённых загадок. Не питая иллюзий в отношении своей персоны со стороны некоторых обитателей, я вёл себя подчёркнуто предупредительно и осторожно, Прохор помогал мне простыми, но деятельными советами, а я торопил князя, ссылаясь на императорское послание. Вообще, этот необыкновенный кучер всё более привлекал моё внимание, напоминая добровольного охранника. Я уже с трудом верил, что он заботится лишь о будущем жаловании, и пристально наблюдал, не относится ли он сам к категории искателей древних ценностей, но его презрение к антикам и негодование по поводу ископаемых костей невозможно было подделать с такой искренностью, и я успокоился. А он, кажется, не вполне – и нет-нет в своих прогулках по дому и окрестностях я, обернувшись, замечал мелькавший вдали его силуэт. После истории с дуэлью один-единственный весьма необязательный союзник придавал мне уверенности в стане недоброжелателей.