Гусарский насморк - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Макаров cтр.№ 31

Только теперь я потужил за своё нерадение в изучении иностранного языка, а у нас в школе как раз и преподавали немецкий. Из всего словарного запаса я наскрёб только три слова – «Их либе дир», но в такой ситуации сказать «Я люблю тебя» – несерьёзно как-то получается. Ну, повстречались бы несколько вечеров подряд, походили бы, держась за руки, по городу, повздыхали бы у калитки… А то сразу – их либе дир! Но в армии порядки строгие, тем более за границей увольнения солдатам запрещены, а энергия бьёт через край – их либе дир! – и всё тут.

Кристина, услышав это словосочетание, не сразу поняла о чём идёт речь. Наверное, моё произношение никуда не годилось, и уловить смысл сказанного было трудно. Потом, поняв, она рассмеялась и положила свой тёплый пальчик на мои губы, отчего у меня заломило сердце и захлестнуло душной волной безрассудного желания.

Судя по внешнему виду, по манере держаться, Кристине было, по меньшей мере, лет шестнадцать-семнадцать и всё, что касается молодой женщины, у неё было на месте, в этом я убедился, действуя на ощупь, как учили нас действовать на минном поле.

Стоя с молодой немкой под гулкой лестничной площадкой, я с удивлением обнаружил, что мне ни к чему языковые изыски. Общение на уровне желаний не оставляет места для разговоров – и так всё понятно и ясно без переводчика. С таким же успехом я был бы понят любой племенной туземкой. Тактильные ощущения, на мой взгляд, самые верные и сильные из всех, что нам подарила природа. Каждое прикосновение, движение губ и пальцев отзывалось такими импульсами в моём молодом организме солдата, ограниченного пространством и сводом действий, что я боялся не выдержать и лопнуть, как перезрелый гороховый стручок, выстреливая свою плоть прямо на землю. Раньше у нас в деревне такие действия назывались одним словом – «пощупаться», а теперь это подносится сексологами, да и не только сексологами, как обобщённое название «петтинг».

Для немочки любовная связь с советским солдатом была, наверное, как некоторая игра в экзотику. Это всё равно, как русской школьнице отдаться негру. Сладостно и вместе с тем опасно, сознавая незавершённость подобной связи. Ломаясь под негром, какая-нибудь рязаночка или тамбовчанка вовсе не думает выйти за него замуж, что заводит ещё сильнее, ещё стремительнее. Такое же чувство испытывала, кажется, и Христя. Разовая встреча прощает всё! Наверное, поэтому так легко и охотно отдаются женщины в командировках, в разных санаториях, пансионах и домах отдыха, в чём я не раз убеждался позже.

Солдат – вероятно, это относиться ко всем солдатам мира – существо нетерпеливое и грубое. Сугубо мужское общение делает солдата решительным и жёстким. Ему не свойственны сентиментальные отношения к женщине. «Пришёл, увидел, победил!» – и всё. И баста!

Но со мной было совсем по-другому. Я вновь почувствовал себя школьником, спрятавшимся с одноклассницей под деревянную скрипучую лестницу, которая была в нашей бондарской школе. Под этой лестницей обычно находились все принадлежности для уборки, и мы с подругой, забыв обо всём, путаясь в паутине, опрокидывая гремучее железо под ноги, по-щенячьи тыкались носами друг в друга, пока уборщица, напуганная громыханием вёдер, добрейшая тётя Паша, охаживая шваброй, не выгнала нас из этой дыры прямо под убойный взгляд директора. Не знаю, как отнеслись к нашей выходке родители одноклассницы, но после этого случая она, забыв все обещания, стала не замечать меня в упор, и всякий раз сторонилась, боязливо оглядываясь, если мы оставались одни. Меня же перевели в параллельный класс с последующим предупреждением об исключении из школы. «Убью сукина сына!» – коротко сказал отец на педсовете, предупредив тем самым долгие разбирательства моего аморального поведения.

Теперь, осторожничая, как бы не накатили наши командиры, я стоял в неподобающей солдату нерешительности, соображая: что же мне делать дальше?

Тёплый пальчик её руки нежно скользнул по моей губе и остановился на полпути, и я забыл обо всём на свете, и в первую очередь об уставе воинской службы. По-деревенски, как делают наши парни на Тамбовщине, я расстегнул тугие пуговицы кителя, снял его и накинул на плечи враз прильнувшей ко мне Христе, немке, дочери, может быть, фашиста, карателя, эсэсовца! Но мой китель советского солдата-освободителя пришёлся впору, и погоны артиллериста со скрещёнными пушечками плотно лежали на её покатых плечах.

Руки сами, будто они это делали каждый день, смелея, мяли, щупали и тискали эту полуправду, это существо из другого, параллельного мира. Я зря стеснялся незнания немецкого языка. Для нашего общения это излишне. Более того: слова в такой ситуации ни к чему, и только мешали бы понимать друг друга. А так – всё ясно! Вот губы – целуй их, вбирай в себя странный привкус солоноватой влаги, от которой слабеют колени, размягчаются мускулы, и тело перестаёт тебе подчиняться. Ладонь скользит по груди, задевая твёрдые окатыши сосков, язык жадно ищет их, ныряя в бархатистую прохладу кожи, в лощину, в цезуру межгрудья.

Что я делаю?! Ладонь, просунутая за жёсткий поясок шотландской юбки, не слушается меня. Рука стала гибкой, как тело змеи, и ладонь скользнула ниже, пальцы путаются в завязках и тесёмках, мнут податливое и нежное. Наше дыхание смешивается, неровное от одышки, словно у скалолазов на восхождении – вот она, вершина, ещё один бросок тела, и ты там, на самой верхотуре. Ещё чуть-чуть. Ещё… Ещё…

Музыка обрывается, и резкий голос старшины бьёт по обнажённым перепонкам: «Батарея! На выход! Строиться!» Всё. Я лихорадочно срываю с плеч ничего не понимающей юной немки свой мундир. Тугая жесть пуговиц режет пальцы. Передёрнув бляху ремня, которая оказалась на боку, я махнул рукой и выскочил на улицу, где уже в две развёрнутые шеренги стояли мои товарищи, бойко откликаясь на перекличку – «Я!Я!Я!»

Ничего не соображая, я стал в строй слева по ранжиру. Старшина вторично выкрикивал мою фамилию. Да, наверное, мою.

– Я! – мой голос обрывается в темноте ночи.

– На-пра-во! Запевай!

Старшина навеселе. Старшие командиры разошлись по квартирам. Старшине тоже хочется покуражиться.

– За-певай! Мою любимую!

Запевала, угадав настроение старшины, затянул звонким вольным голосом в сопровождении характерного пересвиста кого-то из колонны переделанную на манер строевой песню.

Батарея подхватывает в полсотни молодых глоток

Тонким голоском выкрикивает мой приятель ефрейтор «Чижик».

Потом снова вступает запевала:

Далее подхватывает колонна с воодушевлённым повтором, чётко, в ритм шагов:

Немецкий городок погружен в сон. Спят добропорядочные бюргеры, недовольно бормоча в полусне на незнакомые звуки солдатской маршевой песни. Слова этих варваров непереводимы. О, майн Гот! Фюрер – думкомпф. Руссишен швайн нихт шляфен. О, майн Гот! – И снова беспокойно засыпают, натягивая тёплую перинку на гусином пуху…