– Я, как видишь, жив, хоть и держал кинжал в руках. И поверь, если бы я согласился выбросить девятнадцать золотых на никчемную подделку, не годную даже грязь с сапог счищать, она бы уже была моей.
– Не похож на убийцу, – подавив зевоту, сказала Миара. – Купечишка и есть: ручки холеные, щеки в пудре. Глядите, как щурится – близорук, что старый кот моей тетки. Уж я-то в купцах и скупердяях толк знаю побольше вашего. Наверняка во время нападения под кроватью хоронился да дрожал.
– Он уже не жилец, – упрямо твердил Банрут. – Послесвет чтит священное оружие убийцы: новый хасисин получает его в дар после ритуала посвящения. Каждый кинжал сделан по руке хозяина: рукоять и даже лезвие. Говорят, их благословляет сами Темная мать.
– Не могу взять в толк – чем вам дался бедняга? – Миара отчаянно боролась с зевотой. – Если глуп, как пень, так поделом ему. А ехать нужно – чего ради торчим в этой дыре?
– У нас нет проводника, – напомнил Арэн, не сводя заинтересованного взгляда с купца.
Тот как раз закончил с первой тарелкой и подвинул вторую. По его подбородку струились жирные капли, мочили стол и пачкали дорогую вышивку серебром по пройме рукавов. Не похоже, чтоб купца расстраивала порча дорогой одежды – он наслаждался трапезой и выглядел довольным жизнью. Не как человек, за которым по пятам идут самые беспощадные убийцы. И уж точно не как убийца. Хотя в споре нишана и иджальца Арэн был склонен принять сторону брата: о Послесвете говорили все кому не лень, но никто и никогда не ловил их за руку. Если они и существовали, то в выдумках стариков и бабок, желающих попугать хулиганистых детей.
– Девчонка! Хани знает дорогу, она может провести нас до столицы, – предложил Раш.
– Сомневаюсь, что ее выпустят за пределы Яркии в ближайшее время. – Миара недовольно зыркнула на Арэна, который отобрал у нее кувшин с вином. – Она что, правда порченая? Надо же, а с виду такая славная девочка казалась. Если на ней найдут отметку Шараяны, девчонке будет несладко.
– Я ничего не понимаю в обычаях северян, – угрюмо сказал Арэн, – объясни простым языком – что они хотят?
– Ты видел, что она сделала с духом-защитником?
– Краем глаза. Немного занят был.
– Она убила его! Защитники и Охранники – особые духи. Это павшие шамаи, избранные воины Севера. Тело того, кто заслужил право пройти ритуал посвящения, покрывают кровью тотемного животного, после чего воин должен съесть его сердце, завернуться в только что снятую шкуру и провести пять дней и ночей без еды и питья. Выжившие становятся шамаи – оборотнями. – За неимением вина таремка бесцеремонно отобрала у врачевателя кружку с козьим молоком. Сделав глоток, поморщилась. – Шамаи недолго живут. Зверь внутри них стареет быстрее, чем человек. Когда они умирают в битве или от истощения духа, их хоронят в местах, которые дух будет охранять после смерти – в человеческом ли обличье, или зверином. Те, кто находит пристанище под городами и поселениями, становятся духами-защитниками. Зарытые в лесу или под горами – духами-охранниками. Их нельзя тревожить никому, кроме Мудрой. А девчонка мало того что призвала местную героиню без разрешения, так еще и надругалась над ней порченой магией.
– Но старуха не собиралась никого призывать, – злился Арэн и, чтобы спустить пар, припечатал кулаком стол. Посуда пошла ходуном, кувшин полетел на пол и с треском лопнул.
Хозяин исподлобья глянул в сторону постояльцев. Пока его помощницы вытирали пол и собирали черепки, за столом царило молчание.
– Устои деревни – не нашего ума дело, – холодно остудила пыл дасирийца Миара. – Откуда ты знаешь, чего хотела Мудрая? В чужую голову не залезть. Тем более в голову сумасбродной старухи. Мне, знаешь ли, ребенка жалко, но своя голова как-то роднее. И ваши пустопорожние котелки, кстати, тоже. Девчонка не жилец – и порешим на том.
– Эта девочка чуть не умерла там, в лесу, когда отправила нас прочь. И снова – здесь, вызвав проклятого защитника. А теперь ты говоришь, что ее прирежут, как цыпленка, только потому, что она спасла чьи-то жизни? Я не о нас – о детях в яме. Это, по-твоему, устои?
– Только ли жизни детей… – вслух, ни к кому конкретно не обращаясь, произнес Раш. Он задумчиво ковырял стол ножом. Хозяин, то ли зная, что получит свое звонкой монетой, то ли из уважения к воинам, проявившим себя в недавнем бою, помалкивал. – Людоеды не собирались уходить. Они пришли забрать детей и убить остальных. Когда тролль издох – ушли. И не потому, что испугались. Кто-то вел их, и он же велел им отступать.
– Мне тоже так показалось, – согласился Арэн.
– Если собираетесь вмешиваться, то без моего участия. – Миара поднялась. Ее качнуло в сторону, язык заплетался, но взгляд оставался трезвым. – Мне дорога жизнь, и я не хочу закончить ее рядом с девчонкой на плахе. Вы пришли в чужие земли, не зная нравов северян, но хотите навязать этим варварам свою волю? Без меня. Надеюсь, до рассвета боги вложат в ваши пустые головенки хоть каплю разума. Иначе наши пути разойдутся.
С уходом Миары ее место за столом заняло напряжение. Мужчины переглядывались, но никто не решался заговорить первым. Арэн понимал их – вероятно, и Раш, и Банрут мысленно соглашались с Миарой. Он и сам понимал истинность ее слов, но нутро протестовало. Его преследовал образ несчастной, посиневшей от холода Хани, которая так бы и замерзла в лесу, если бы не он. И ее решительный взгляд, когда она согласилась принять наказание: северянка знала, что ее ждет, но не стала отпираться.
– Дикари, – повторил слова, сказанные нишаном в тот день, когда они натолкнулись на кельхов. Немного помолчал и добавил: – Утром едем. С Хани или без нее.
Может быть, потом, если боги пощадят его и дадут славно встретить старость в окружении внуков, он поймет, правильный ли сделал выбор, оставив пигалицу на милость ее собратьев-варваров. Сейчас ответа нет, только сомнения.
– Преклоняюсь перед твоей мудростью, – согласился Банрут. – Я попрошу Изначального послать маленькой госпоже мужество и храбрость, достойно встретить всяческие испытания.
– Пройдусь, остужу голову.
Арэн вышел на морозный воздух, громко выдохнул. Над Яркией еще висел смрад горелой плоти шарашей – он выедал глаза и гнилостным привкусом прилипал к языку. И все же здесь дасирийцу дышалось легче, чем в «Медвежьей лапе». Он наугад выбрал направление. Тяжелые тучи, затянувшие небо, сыпали снегом, и тот поскрипывал под сапогами. Проходя мимо амбара, в котором разместили раненых, он заметил двух северян, которые как раз волокли третьего – тот едва переставлял ноги, хрипел. Несчастного повалили на землю, проверили, чтобы голова легла на стоящую тут же колоду. Воин с тяжелым топором встал над неподвижным телом приговоренного и одним крепким ударом отсек ему голову.
Дасириец остановился, одновременно и пораженный, и обозленный такой дикостью. Он отлично помнил слова Мудрой: «К ночи узнаем, скольких заберет порча…»
Между тем северяне оттащили мертвеца в сторону, бросили на целую гору неподвижных тел, среди которых Арэн заметил пару коротких детских ступней.