Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей - читать онлайн книгу. Автор: Салман Рушди cтр.№ 22

В выходные накануне урагана Сет отправился в свой пляжный домик один и задремал в шезлонге на лужайке. Пока он спал, кто-то подкрался и нарисовал ему на лбу красное перекрестье мишени. Указал Сету на это садовник, мистер Джеронимо, когда Сет проснулся. В зеркале это выглядело похоже на укус клеща – разносчика болезни Лайма, но то был не укус, а неприкрытая угроза. Охрана была смущена: да, мисс Тереза попросила ее пропустить, и они разрешили ей пройти. Убедительная женщина. Да, это было испытание, и они с ним не справились. Больше никогда.

А потом налетел ураган, валились деревья, молния за молнией, электричество отключили, все сразу. «Каждому из нас в те дни собственных проблем хватало, – скажет Дэниэль Арони на заупокойной службе в Обществе этнической культуры, – и никто не догадывался, что она способна осуществить свои угрозы на деле, тем более в разгар бури, когда весь город думал только о том, как выжить. Право же, этого никто не мог ожидать. Мне стыдно, что я, его друг, не разглядел угрозы, не предостерег и ему не посоветовал остерегаться». Когда заупокойные речи закончились и все хлынули на Сентрал-парк-Уэст, на уме у каждого был один и тот же образ: промокшая до костей женщина на пороге особняка, первого охранника смело сразу, второй бросается к ней и улетает вверх тормашками, женщина врывается в дом, бежит на второй этаж, к кабинету, вереща: «Где ты, засранец?!», он выходит ей навстречу, жертвуя собой, чтобы спасти жену и детей, и она убивает его прямо там, он падает на покрытые красным ковром ступени, словно подрубленный дуб. Она опустилась на колени рядом с ним – всего на одно мгновение – промокшая, как уже сказано, насквозь, зарыдала, не сдерживаясь, а потом вскочила и выбежала вон – никто не остановил ее, никто не осмелился.

Но вот главный вопрос, на который в ту пору, во время заупокойной службы, никто не знал ответа: какова природа этого оружия? Ни в одном из трех трупов не осталось пулевых ран. Все тела к тому моменту, когда приехала полиция и скорая помощь, сильно воняли горелой плотью, обуглилась и одежда на них. Показания Синди Олдвилл едва ли можно было принимать в расчет, и многие склонны были отмахнуться от них – простительное заблуждение женщины в состоянии крайнего ужаса, – но она была единственной очевидицей, и не слишком разборчивая часть СМИ ухватилась за то, что, по ее словам, ее очи видели, и раздула это до заголовков пятисантиметровым кеглем: из кончиков пальцев Терезы Сака вылетали молнии, белая высоковольтная дуга истекала из ее тела, творя смертоносную работу. Один таблоид поименовал Терезу «Мадам Магнето». Другой предпочел отсылку к «Звездным войнам»: «Императрица наносит ответный удар». Дошло до того, что лишь научная фантастика хоть как-то помогала людям разобраться с тем, что прежняя реальность неоцифрованного мира попросту не вмещала в себя.

И тут же обрушились новые «молнии» о молниях: на остановке шестого трамвая Пелем-бей-парк восьмилетняя девочка упала на рельсы и сталь расплавилась под ней, точно мороженое, а девочку подняли невредимой. В депозитное отделение банка поблизости от Уолл-стрит проникли грабители, неведомым оружием «прожгли» дверь в хранилище и дверцы сейфов и скрылись с суммой во «много миллионов долларов», как без дальнейших уточнений заявил представитель филиала. Мэр Роза Фаст, вынуждаемая политической ситуацией действовать, созвала вместе с комиссаром полиции пресс-конференцию и мрачно заявила, что все, кто выжил после удара молнией, «представляют особый интерес», каковое заявление, к ее стыду и прискорбию (ясно проступавшему на лице мэра), означало, по сути, измену принципам прогрессивного либерализма. Вполне предсказуемо это заявление осудили различные группы, отстаивавшие гражданские свободы, политические конкуренты Розы и многие журналисты. Но старая либерально-консервативная оппозиция лишилась всякого значения, когда реальность утратила рациональность или, по меньшей мере, диалектику и сделалась причудливой, непоследовательной, абсурдной. Если бы мальчишка, потерев лампу, вызвал джинна и заставил его выполнять приказы, в том новом мире, куда переселились наши предки, это было бы вполне правдоподобное событие. Но их чувства притупились от давней привычки к повседневности, и им было нелегко даже признать, что они вступили в век чудес, а уж тем более сообразить, как существовать в этом времени.

Им столькому еще предстояло научиться. Например, не называть джиннов «джинни», не представлять себе при этом слове дурацкую пантомиму или Барбару Иден в розовой гаремной пижамке, блондинку «Джинни», влюбленную в Ларри Хэнгмена (астронавта), который сделался ее «хозяином». Очень неразумно было думать, что такие мощные и изворотливые существа признают над собой хозяев. И никакие это не «джинни» – могущественная сила, начавшая вторжение на Землю, звалась «джиннами».

Дунья и сама знала любовь к смертному человеку (а вот «хозяином» он ей никогда не был), и от этой любви родилось множество детей, меченных отсутствием мочек. Дунья выискивала повсюду своих клейменых потомков. Тереза Сака, Джинендра Капур, Малютка Буря, Хьюго Кастербридж и еще многие и многие. Все, что она могла для них сделать, – пробудить в них природу джинна и направить ее к свету. Не все они были хорошими людьми. Во многих человеческие слабости взяли верх над силой джинна, вот в чем беда. Щели в стене между мирами разошлись, и козни темных джиннов распространялись по всей земле. Они обратили мир в хаос, ибо такова их натура. Без малейшего сострадания они учиняли в мире и проказы, и беды посерьезнее, потому что как большинство людей не верит в джиннов, так и для джиннов люди почитай что и не существуют, им плевать на человеческие страдания, как ребенку – на боль игрушки, которую он с размаху швыряет в стену.

Джинны действовали повсюду, но в те начальные дни, пока джинны полностью не раскрыли себя, многие наши предки не замечали их скрытого участия – в аварии на ядерном реакторе, в групповом изнасиловании молодой женщины, в лавине. В румынской деревне женщина стала откладывать яйца. Во французском городе жители превращались в носорогов. Старики-ирландцы переселялись в контейнеры на помойку. Бельгиец глянул в зеркало и увидел, что там отражается его затылок. Русский чиновник лишился носа, а потом встретил собственный нос, самостоятельно разгуливающий по Санкт-Петербургу. Узкое облачко пересекло полную луну, и некая дама в Испании, глядя на это, почувствовала острую боль: бритва разрезала пополам глазное яблоко, и стеклистая жидкость, студень, наполняющий пространство между сетчаткой и роговицей, вытекла наружу. Из дыры в мужской ладони выползли муравьи. Как с таким справиться? Проще убедить себя, что это Случай, извечно скрытый принцип Вселенной, соединился с аллегорией, символизмом, сюрреализмом и хаосом и правит делами людей, чем смириться с истиной, то есть с растущим вмешательством джиннов в повседневную жизнь мира.

Когда повеса, ресторатор и прожигатель жизни Джакомо Доницетти в тринадцать лет впервые покидал родную Венецию, отправляясь в свои странствия, его мать, чернокожая еврейка из Кочина, которая вышла за его отца, итальянского католика, в ашраме Шри Ауробиндо в Пондичерри (оба они были тогда юны и духовно богаты, а церемонию провела самолично Матушка, Мирра Альфасса, в девяносто три года!), вручила ему прощальный подарок, прямоугольник шагреневой кожи, сложенной в конверт и перевязанной алой лентой. «Здесь твой город, – сказала она ему, – никогда не разворачивай: твой дом всегда будет с тобой, внутри, целый и невредимый, где бы ты ни блуждал». И он носил Венецию с собой по всему миру, пока его не настигла весть о смерти матери. В ту ночь он достал сложенный кусок кожи из того места, где тот хранился, и развязал алую ленточку – она распалась у него в руках. Он развернул шагреневую кожу и ничего не увидел внутри, потому что любовь не имеет видимой формы. В тот момент любовь, бесформенная и невидимая, выпорхнула и улетела прочь, и больше он не мог ее обрести. И сама идея дома, ощущение, что он всюду дома, куда бы ни приехал – эта иллюзия тоже испарилась. С тех пор он жил с виду как и прочие мужчины, но не мог ни влюбиться, ни осесть на одном месте, и в конечном счете стал воспринимать свои утраты как преимущества, потому что сумел покорить многих женщин во многих странах.