Я смотрел на жадные пальцы некроманта, следил, как он оглаживает сундук, и чувствовал, насколько он прав. Корабль – ничто, а также баллисты и механические единороги. Я смогу накинуть уздечку на дэва…
– Друзья мои, не делайте этого, – умоляюще простонал сзади кир Исайя. – Если мои предположения верны, то закон подобий не позволит нам ничего взять с собой. Против нас выйдут те, кто в отражениях получит такую же силу, только их будет много больше.
Стоило тихому книжнику произнести эти слова, как вернулся свет. Глупо озираясь, мы стояли в пустом зеркальном зале. Кладовые памяти смеялись над нами. Откуда-то снизу дунул горячий ветер, адская музыка стихла и вновь заиграла. Циклопическая длань повисла над нами и перед нами. Женская кисть, прелестная, с ровно обточенными, и даже подкрашенными ногтями, изнеженная рука без признаков тела. Запястье заканчивалось обрубком там, где танцовщицы носят браслеты. Пять пальцев, каждый длиной дважды с меня, легко шевелились в пространстве, точно перебирали струны.
– Ты угадал, умный толстый головастик, закон подобий сохранен в здешней петле до тринадцатой степени, – от мелодичного женского голоса у меня на лбу выступил пот. Стратиг Закайя мог бы гордиться сыном. Хвала богам, мне не довелось вывалять в грязи честь рода, но, несмотря на колдовство весталок, я ведь оставался неопытным отроком. Да, я вздрогнул, я испугался, поскольку глаза мои и уши впитали и запомнили то, что не предназначалось смертным. Ручаюсь, пот наставников тоже пропах уксусом.
– Смешные человечки, зачем вы здесь? Зачем притащили вы в чистые тенета столько грязного ветра?
К нам милостливо обратились на привычном языке ромеев, хотя устарелые обороты выдавали отсутствие возраста собеседницы. Я не удивился, что вместо человека нам явилась одна лишь длань. Наверное, так и должно поступать с теми, кто не друг и не враг, а всего лишь пыль на подошвах младших бесов.
– Припадаем к твоим стопам, превышняя властительница ночей, всеуносящая и всескрывающая Мать! Мы, три тишайших учителя, сопровождаем и оберегаем робкую свечу, юное пламя этого отрока…
Заранее мы согласились, что говорить будет кир Дрэкул. Некромант опустился на колено, и склонил голову так низко, что глаз на его затылке смотрел вверх.
– Твоя ложь вылупилась раньше, чем проклюнулись твои льстивые слова, – громадный палец уставился на чернокнижника. Мы оставались в тени, а его будто облили алым сиянием. – Ваш робкий отрок изрубил в клочья несколько нагов, хотя каждый из них сильнее человека. Бедным стражам Порога понадобится немало времени, чтобы вырастить себе новые лапы и хвосты.
Кир Дрэкул поперхнулся, кулаки его сжались, но он справился с гневом.
– Оберегаете и сопровождаете? – переспросила неназываемая, в мерном шелестении ее голоса почудилось ехидство. – Как можешь ты сберечь чужое пламя, когда не ведаешь, насколько хватит твоего собственного фитиля? Едва ты засыпаешь, слабый головастик, как не можешь даже удержать душу между ребер. Так откуда тебе известно, не спишь ли ты сейчас? Сколько нерожденных душ ты загубил во имя твоей бесполезной науки? Ты убийца, сын убийцы, служишь убийце, зачем ты занял чужое место? Найди мужество признать, что вместо разгадок природы ты искал лишь скрижали власти. И мальчик тебе нужен для того, чтобы выполоть сомнения. Но ростки сомнений ты не убьешь, они прорастают все сильнее, ибо ты примерил чужую жизнь. Сейчас ты гадаешь, помню ли я тебя, смешной головастик, но ты не способен осмыслить, что нет никакого «Я». Здесь помнят то, что было, и то, что для тебя еще будет, и то, что будет после. Ты приходил сюда с отрезанным пальцем своего хозяина, с жалким куском плоти, и просил дать тебе мяса на его новую руку. Тебе дали то, о чем мечтал потерявший кусок мяса, но привела тебя не своя, а чужая жажда. Где ты закопал твои собственные сны, где ты растерял мечты о справедливости?
Дрэкул потемнел. Паучиха читала его потаенные мысли без удовольствия, как рыбак порой лениво выплевывает недоеденные куски царской рыбы, слишком часто попадающей в сети.
– Может быть, ты, отчаянный головастик, сумеешь защитить юнца? – столб света упал на кира Льва. – Ты мнишь, что высшая доблесть – это отвага, но в действительности отважен не ты, а твой жирный трясущийся приятель. Ты веришь, что умереть за сатрапа – это предел благородства, но лучше бы ты не рождался. Вместо тебя мог бы осчастливить землю истинно благородный муж. Своим нелепым существованием ты лишь отодвинул в сторону тех, кто мог бы приблизить свет истины.
Кир Лев понурился, его плечи вздрагивали. Мне пришло в голову, что помимо жестоких слов Матери, вгрызавшихся в уши, каждому из нас предназначено еще что-то свое, не менее жестокое. Внезапно я уловил, на что похожа суровая речь владычицы. Если переплыть море, за горами Атласа бежит мутная река, рассекающая трепетные пески нубийцев. В той реке, по слухам, обитают мелкие рыбы, столь крошечные, что их не удержать сетью. Но если такая рыбешка ухватится зубами за кожу глупого пловца, тому конец. Рыбка селится в ухе и грызет мозг, пока человек не сходит с ума в страшных муках…
– А ты, уставший головастик… – палец уставился на кира Исайю. – Не ты ли, мнящий себя кладезем мудрости, еженочно мучаешь себя сомнениями? Не ты ли готов ежечасно отринуть вскормившую тебя веру и окунуться в чужую? Ты просыпаешься с дрожащей селезенкой, бьешься лбом о равнодушный алтарь, и вопрошаешь пустоту, зачем жизнь, если в конце ее у человека и скота одна участь. Ты мог бы показать мальчику путь, но боишься уступить кому-то собачью циновку у трона. Ты называешь наукой то, что предназначено горстке богачей, при этом ты похож на глупую птицу, повторяющую брань птицелова. Ты, верно, догадался, увидев зеркала, и сам испугался редкому прозрению. Пройдет, быть может, тысяча лет, прежде чем нерожденные умы вашего мира начертят дерево подобий, и поймут, что хаоса не существует. Ты хочешь защитить мальчика от неизбежной гибели, но для чего? Чтобы он превзошел отца в палаческом мастерстве?
Кир Исайя обмяк, осунулся, точно потерял треть подкожного жира. Я глядел на него сбоку и видел не придворного мудреца, облеченного высоким саном, а уставшего, изможденного путника, обнаружившего в конце пути, что он вернулся туда, откуда шел.
– Превышняя, не гневайся на нас, – зашептал Дрэкул. – Мы раздавлены, мы обессилены. Небесные глаза погасли в Таврийской феме, воды обрушились на берег, птицы снялись с мест. Империя на краю гибели. Быть может, наше назначение как раз в том, чтобы спасти этого мальчика? Мы уверены, именно он вернет равновесие.
– Погасли Небесные глаза? – мне показалось, невидимая впервые проявила интерес. – Скажи мне, человечек с третьим оком, откуда они взялись?
– Они существовали всегда, насколько хватает памяти, – растерялся учитель.
– Пусть так. Скажи мне, как они устроены?
Наставники переглянулись в замешательстве.
– Превышняя, невозможно постичь Небесный глаз, как невозможно вставить себе глаз иного существа. Эти подарки богов принадлежат царям и стратигам, нам не позволено прикасаться…
– Упрямство и невежество! – указательный палец передвинулся в сторону Исайи. – Теперь ты, ученый головастик. Не ты ли внушаешь мальчику, что всякую истину должно подвергать сомнению?