Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Михайлович Сергеев cтр.№ 71

С конца XVIII в., когда были отменены приходские выборы священников, окончательно определилась наследственность духовенства, практически не разбавляемого представителями других сословий. Весь XVIII в. закон фактически запрещал дворянам принимать духовный сан, да и сами дворяне не слишком стремились к нему – слишком низок был его социальный статус. Людям податных сословий такой переход был формально закрыт и большую часть следующего столетия. Лишь в 1869 г. появился закон, разрешавший любому гражданину занимать церковные должности, принципиально, однако, не изменивший устоявшийся порядок вещей, а скорее способствовавший бегству молодых поповичей из рядов своего сословия. В. В. Розанов в одной из своих статей 1904 г. приводил такие удручающие факты о положении в Нижегородской семинарии: из 60 человек, закончивших ее в 1901 г., только шестнадцать согласились стать священниками; все перворазрядники и второразрядники заявили, что уходят в университет, академии и в институты. Консерватор славянофильского толка генерал А. А. Киреев в том же 1904 г. в дневнике так прокомментировал заявление Победоносцева, что никто не хочет служить на духовном поприще: «Да из-за чего я пойду в священники? Или из-за выгоды, но выгоды ведь нет никакой, или по призванию, с целью проповедовать слово Божие, но для этого нужна свобода, а свободы-то и нет!»

Что касается материального обеспечения, то, по подсчетам Б. Н. Миронова, в XVIII в. даже младшие чиновники и офицеры имели доход в 4–5 раз, а в первой половине XIX в. – в 1,5–2 раза больше, чем основная масса церковников. В 1900 г. лишь в 24 625 из 49 082 (то есть в половине) храмов, принадлежавших православной российской церкви, причты получали государственное жалованье. «К тому же и сумма этого жалованья была минимальна: средний оклад священника равнялся 300 рублям, диакона – 150 и псаломщика – 100 рублям в год (притом что бюджет среднего семейства сельского батюшки составлял рублей 600–700 в год). В отчете обер-прокурора Святейшего синода за 1900 г. указано, что источниками материального обеспечения духовенства служат добровольные даяния прихожан за требоисправления, сборы хлеба с деревенских прихожан, церковная земля и уже на последнем месте – жалованье от казны» (С. Л. Фирсов). Проблема эта так и не была решена до самого конца императорского периода, в синодских документах 1916 г. прогнозировалось обеспечить все причты «средне-нормальными окладами» к 1935 г.! Упомянутые же выше (далеко не всегда) «добровольные даяния» также не слишком благоденствующих прихожан-крестьян не столько обогащали клир, сколько вызывали у первых стойкую ненависть и презрение ко второму. Священник А. И. Розанов в 1882 г. так описывал эту прискорбную ситуацию: «Чтобы удовлетворить своим самым необходимым потребностям жизни, мы должны, как нищие, таскаться по дворам и выпрашивать лотки хлеба и вымогать плату за требоисправления, – непременно; со стороны же крестьян неизбежно отстаивание всеми силами трудовой своей копейки. Обоюдное неудовольствие есть прямое следствие такого положения…»

Известны случаи судебных тяжб между крестьянскими общинами и приходскими батюшками. Так, в течение почти пяти лет, с 1821 по 1826 г., жители села Петровское судились со священником Алексеем Поликарповым, назначавшим, по показаниям прихожан, слишком большую цену за совершение обрядов, причем крестьяне выиграли дело – священника сменили. Удивительно ли, что «нет пословицы, которая что-нибудь хорошее сказала о духовенстве» (Б. Н. Миронов)? «Влияние духовенства на помещичьих крестьян вообще слабо; едва ли не слабее, нежели между государственными крестьянами», – констатировал в 1841 г. А. П. Заблоцкий-Десятовский. «…Духовенство, гнетомое бедностью, еле содержит катехизис, – до развития ли ему христианских идеалов и освящения ими себя и других?» – с горечью записал в дневнике в июле 1904 г. архиепископ Японский Николай (Касаткин).

Следует также заметить, что далеко не все русские являлись действительными прихожанами РПЦ; старообрядцев и разного рода сектантов (явных или тайных) всего, по данным И. И. Каблица, в 1880 г. насчитывалось около 13–14 млн (приблизительно четвертая часть всех русских), а по данным П. Н. Милюкова, к 1917 г. – около 25 млн. Степень религиозного воздействия православного духовенства на свою паству не стоит преувеличивать и по другим причинам. Во-первых, по сравнению с последней первое было очень немногочисленным – в конце XIX – начале XX в. один батюшка приходился приблизительно на две тысячи верующих (для сравнения, на католическом Западе тогда же один священник «обслуживал» 690 человек).

Во-вторых, неграмотное крестьянство толком не знало Писания, которое и перевели-то на русский язык полностью лишь в 1876 г., годом позже, чем Марксов «Капитал». Церковнославянский же крестьяне, судя по внушающему доверие рассказу Ю. Ф. Самарина в письме И. С. Аксакову от 23 октября 1872 г., практически не понимали и содержание службы для них было окутано тайной: «…по мере того, как я подвигался в толковании литургии крестьянам, меня более и более поражает полное отсутствие всякой сознательности в их отношении к церкви. Духовенство у нас священнодействует и совершает таинства, но оно не поучает… Писание для безграмотного люда не существует; остается богослужение. Но оказывается, что крестьяне… не понимают в нем ни полслова; мало того, они так глубоко убеждены, что богослужебный язык им не по силам, что даже не стараются понять его. Из тридцати человек, очень усердных к церкви и вовсе не глупых крестьян, ни один не знал, что значит паки, чаю, вечеря, вопием и т. д. Выходит, что все, что в церкви читается и поется, действует на них, как колокольный звон; но как слово церкви не доходит до них ни с какой стороны, а стоит в душе каждого, как в Афинах неизвестно когда и кем поставленный алтарь неведомому богу… Нечего себя обманывать: для простых людей наш славянский – почти то же, что латинский…»

«В простонародии нашем есть только расположение к религиозности, но нет почти никаких религиозных понятий… вся религия его сосредоточивается в формах наружных; существенное значение богослужения и религиозных обрядов нисколько не доступно его необразованному уму; он увлекается только сценическою стороною религии – потребностию зрелища», – отмечал тридцатью годами раньше А. П. Заблоцкий-Десятовский. Как видим, за прошедшее время мало что изменилось.

Впрочем, что говорить о крестьянах, когда сын отличавшегося искренней и усердной религиозностью чиновника великий хирург Н. И. Пирогов вспоминал, что в детстве «знал наизусть много молитв и псалмов, нимало не заботясь о содержании заученного… в школе от самого законоучителя я не узнал настолько, чтобы понять вполне смысл литургии, молитв и т. п.». Евангелие же «не читали ни дома, ни в школе». В результате христианское вероучение юношей «забылось и, как старый хлам, сдано было… в архив памяти». И лишь на пороге сорокалетия духовные поиски Пирогова привели его к сознательному чтению Нового Завета.

По жесткой оценке В. О. Ключевского (1907), в России «великая истина Христа разменялась на обрядовые мелочи или на худож[ественные] пустяки. На народ Ц[ерковь] действовала искусством обрядов, правилами, пленяла воображение и чувство или связывала волю, но не давала пищи уму, не будила мысли. Она водворяла богослужебное мастерство вместо богословия, ставила церк[овный] устав вместо Катехизиса; не богословие, а обрядословие».