Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Михайлович Сергеев cтр.№ 61

Борьба с польским национальным проектом в рамках сословного строя оказалась невероятно сложной. Она, по сути, равнялась борьбе с дворянской корпорацией ЗК, а следовательно, подразумевала опору на местное крестьянство и радикальную демократизацию внутренней политики, что объективно подрывало сам социальный фундамент империи. Поэтому русификаторский пыл бюрократов-националистов, вроде братьев Н.А. и Д. А. Милютиных, постоянно сталкивался с компромиссной линией в отношении польской аристократии, которую проводил, например, министр внутренних дел П. А. Валуев в 1861–1868 гг. (резко возражавший против «страсти к оплебеянию России» «тех русофилов, которые хотят под предлогом обрусения посадить мужика в барские хоромы, в виде представителя русской народности») и которая была гораздо ближе сознанию большинства российских самодержцев. Д. А. Милютин сетовал, что до 1863 г. «правительство наше не только не принимало мер для противодействия польской работы в Западном крае, но даже помогало ей в некоторых отношениях, вследствие ложной системы покровительства польской аристократии, составляющей будто бы консервативный элемент в крае, опору самодержавия! Система эта заставляла местные власти оказывать польским помещикам поддержку против крестьян и часто принимать очень крутые меры в случаях вопиющей несправедливости и притеснений со стороны первых. Чрез это угнетенное, забитое крестьянское население, разумеется, отдавалось вполне в руки польских панов и дворовой их челяди».

Самодержавие воспользовалось антипольской / антишляхетской политикой «русского дела» М. Н. Муравьева – К. П. Кауфмана 1863–1867 гг. в Северо-Западном крае в качестве «радикального лекарства» против слишком уж поднявшего голову «полонизма», но после того как ситуация стабилизировалась, уже «с конца 60-х гг. задача сохранения социальной иерархии старого порядка получает в политике властей решительное преобладание над попытками опереться на низшие слои против более или менее непокорных элит империи» и «давление на крупных польских землевладельцев в Западном крае было смягчено» (А. И. Миллер). По той же самой причине провалилась и попытка вбить клин между шляхтой и крестьянством в самой Польше, наделив последнее землей по образцу реформы 1861 г. Инициаторами этой попытки – Н. А. Милютиным и А. Ф. Гильфердингом, кроме того, планировалось пересоздание самой польской национальной идентичности путем решительного ослабления шляхты и костела и выдвижения в качестве ведущей социальной силы крестьянства. Разрабатывались и культурные преобразования – прежде всего проект школьной реформы, предусматривавшей переход в польских начальных школах на кириллицу. Были даже созданы соответствующие учебники. Но в 1770-х гг. все эти эксперименты были свернуты – радикальная «дешляхтизация» Польши не входила в планы имперского Центра. В результате крестьянская реформа в Польше парадоксальным образом послужила не русским, а польским интересам. По признанию известного польского националиста Романа Дмовского, она «стала благодеянием для края», ибо «создала здоровый и многочисленный крестьянский слой на крепкой экономической основе, предназначенный служить элементом равновесия общественных отношений в крае».

К началу XX в. польский вопрос был далек от разрешения. Конечно, поляки уже не могли подняться на вооруженные восстания, но, с другой стороны, интеграция Привислинского края в империю продолжала оставаться головной болью правительства. Даже проблема ЗК считалась весьма острой: видный киевский публицист Д. В. Скрынченко в 1907 г. печатал статьи с говорящими названиями: «Как ополячивается наш белорус» и «Обрусение или полонизация».

Репрессии против польских националистов привели к созданию пантеона национальных героев – тайному внутри империи, явному – за ее пределами, где обильная польская эмиграция, в составе которой были те же Лелевель, Мицкевич, Словацкий, ковала национальный миф о Польше – Христе европейских народов, терпящей крестные муки во имя их спасения от антихристианской Московии. Провал восстаний показал, что без пересмотра традиционной польской концепции нации, под которой подразумевались только шляхта, костел и горожане, без включения в нее «сельского люда» национальное движение не имеет перспективы. После 1863 г. польская интеллигенция проделала огромную работу по демократизации национальной идеологии, без чего вряд ли стало бы возможно в дальнейшем возрождение независимой Польши. К концу XIX в. существовали уже две политические польские партии – Польская социалистическая и Национально-демократическая, – лидеры которых Юзеф Пилсудский и Роман Дмовский вскоре сделаются ключевыми фигурами польского национализма.

Думаю, если бы не мятежи, самодержавие и дальше бы продолжало закрывать глаза на развитие польского национального проекта внутри империи. Показательно, что сидевших тихо финнов никто не трогал до 1890-х гг., когда в их отношении был все-таки применен ряд безнадежно запоздалых и непоследовательно проведенных русификаторских мер. К тому времени Финляндия стала уже вполне сформировавшимся, при режиме полного благоприятствования со стороны имперских властей, национальным государством, не только со всеми институтами такового, но даже и со своим национальным эпосом Калевала, собранным и изданным в 1835 г. подданным Российской империи и почетным академиком (с 1876 г.) Императорской академии наук Элиасом Леннротом. По словам Вл. И. Гурко, «русская политика по отношению к Финляндии была политикой булавочных уколов, раздражавших, но отнюдь не обессиливавших противника и даже придававших ему большую силу путем его озлобления, с одной стороны, а с другой – посредством внушения ему уверенности, что в сущности бояться ему нечего, что все сводится к пустым угрозам и бутафорской шумихе». Эффект русификации рубежа XIX–XX вв. был (и не мог не быть) только сугубо отрицательным – убийство в 1904 г. усердствовавшего в ней генерал-губернатора Н. И. Бобрикова и подъем финского национального движения убедительно свидетельствовали об этом. Империя получила «под столицей враждебно настроенную к нам, полную сепаратных стремлений местность, населенную хотя и немногочисленной, но упорной народностью» (А. Н. Куропаткин).

Особый интерес представляет украинская проблема. С одной стороны, малороссы были и этнически, и религиозно, и по общим историческим корням наиболее близким к великороссам народом империи; представители их элиты – Разумовские, Кочубеи, Безбородко, Трощинские, Завадовские, Вронченко – делали блестящие карьеры; Гоголь стал одним из самых почитаемых классиков русской литературы. М. А. Дмитриев вспоминал, что благородный пансион при Московском университете накануне 1812 г. «был наполнен малороссиянами». По свидетельству Н. И. Пирогова, в 1830-х гг. в петербургской Медико-хирургической академии украинский «непотизм дошел до таких размеров, что в профессоры начали избираться исключительно почти малороссы», и для противостояния малоросскому «засилью» немногочисленные великороссы и немцы вынуждены были объединиться. «В армии нашей число унтер-офицеров из „хохлов“ всегда, пропорционально, более числа представителей других населяющих Россию племен» (К. А. Скальковский в конце XIX в.).

С другой стороны – как уже говорилось в предыдущей главе – малороссы вошли в Россию с набором гарантированных прав. Ликвидированы последние были только при Екатерине II, и украинское шляхетство, хотя и оказалось неспособным вступить за их сохранение в открытую борьбу, горестно оплакивало утрату своей родиной автономии, а некоторые его представители готовы были на союз с врагами Российской империи для восстановления прежних вольностей. Так, знаменитый поэт В. В. Капнист – человек вполне интегрированный в имперскую элиту, закончивший карьеру в ранге государственного советника, член Российской академии, собеседник Екатерины II, близкий друг Г. Р. Державина – в 1791 г. в разгар войны России с Турцией и Швецией отправился с тайным визитом в Берлин к прусскому министру графу Херцбергу, дабы выяснить, не окажет ли Пруссия помощь Украине в деле ее освобождения от «тирании русского правительства» в случае антироссийского восстания казаков. В 1822 г. М. П. Погодин после разговора со шляхтичем Шираем записал в дневнике: «Малороссы Мазепу любят».