Новая модель реальности - читать онлайн книгу. Автор: Вадим Руднев cтр.№ 21

У. Бион в одной из ранних статей показал: в каждом человеке есть две личности – психотическая и непсихотическая. С точки зрения нарративной онтологии здоровая (непсихотическая) часть личности хочет жить «по жизни», а больная (психотическая) – против жизни. Если побеждает здоровая часть личности, человек превращается в нормотика, смотрит телевизор, читает газеты и спит с женой. Если побеждает психотическая часть личности, то она отрывается от круга и попадет во тьму внешнюю. А что если обе части пытаются ужиться вместе? Такой человек отдает дань жене и телевизору, но после этого погружается в творчество, то есть в креативное безумие. Подлинно творческий человек может контролировать это свое состояние, управлять им. Но он может увлечься. И тогда психотическая часть победит и уведет его «во тьму внешнюю», как это произошло с Г. Гёльдерлином, отчасти с Н. В. Гоголем, полностью с А. Арто и другими. Недалеко от этого бывал и Витгенштейн. Что такое – творческая реальность? Это дизъюнктивный синтез энтропии обыденной жизни и информации креативного безумия. Для творческой реальности характерен акцент на внутренних смыслах и понимание того, что внешние смыслы лишены подлинной жизни, они всего лишь ее симулякры. Творческая реальность это также постоянная борьба между повторением и различием. При этом можно не написать ни одной строчки, как Сократ или Иисус, а можно 100 томов, как Дюма-отец. Можно написать «Розу мира», а можно – «Майн Кампф». Если бы Пушкин написал только одно стихотворение «Я вас любил. Любовь еще, быть может», этого было бы достаточно. Солженицыну пришлось писать огромный «Архипелаг ГУЛАГ».

Теперь представим себе, что реальность нарративной онтологии это не круг и не шар, а движущаяся лента Мёбиуса (некоторые физики полагают, что лента Мёбиуса и есть модель нашей Вселенной). В чем преимущество этой модели? Ее фундаментальным свойством является континуальность. Мы привыкли к бинарному мышлению. ХХ век приучил нас к бинарным оппозициям, самой неадекватной из которых является противопоставление истинного и ложного. Напомним, почему оно, по нашему мнению, неадекватно. Когда я говорю «Идет дождь», то на самом деле я говорю пропозициональную установку, то есть я говорю: «Я говорю, что идет дождь». Фреге доказал, что пропозициональные установки (он называл их «косвенными контекстами») не имеют значений истинности. Вся ответственность за сказанное ложится на того, кто говорит. Но мы не можем сомневаться в том, что мы говорим. Но как же это может быть, что тот факт, что идет дождь, не является ни истинным, ни ложным. Так дождь идет или нет? Раз я говорю, что он идет, значит он идет, но не более того. Это как кадр в фильме. Человек смотрит в окно и видит, что на улице идет дождь. Нам ведь не приходит в голову, когда мы видим этот кадр спрашивать: «Истинно ли, что идет дождь». Нас гораздо более интересует вопрос: «Ну, и что же дальше?» В этом вопросе вся суть нарративной онтологии. Лента Мёбиуса движется, человек скользит вместе с ней, смотрит в окно, там идет дождь, шлепают по лужам прохожие, едут машины – и все это континуально. Хорошо, но чем плох просто круг в качестве модели нарративной онтологии? Лента Мёбиуса принципиально отличается от круга тем, что она элиминирует противопоставление внутреннего и внешнего. Это самое главное в ленте Мёбиуса. А раз нет внутреннего и внешнего, поскольку внутреннее все время переходит во внешнее и наоборот, то нет не только истинного и ложного (они сливаются в этом движении), но элиминируется также оппозиция внешнего и внутреннего смыслов: сейчас он внешний, а через некоторое время уже внутренний. А это среди прочего означает, что оппозиция тела как чего-то в принципе внешнего и сознания как чего-то в принципе внутреннего тоже исчезает. Да и что такое вообще сознание? Его кто-нибудь видел? Мы видим только тело и слышим разговор или видим другое тело. Это всего лишь картезианская гипотеза, что тело мыслит, что, дескать, тело мыслит, поэтому оно существует. Тело говорит, поэтому оно существует, поэтому оно реально. Событие и разговор о событии – это одно и то же. Мы просто движемся вместе с лентой Мёбиуса, и внутреннее переходит во внешнее, будущее – в прошлое, смерть – в жизнь и т. д. Если угодно, все это похоже на утонченный вариант буддистского колеса сансары. И очень важно, что в этой модели невозможно жить ни по жизни, ни против жизни. Сейчас нам кажется, что мы живем против жизни (то есть живем внутренней жизнью), но это движение против жизни постепенно оборачивается движением по жизни. Ненависть не противопоставляется любви, она лишь в ней отражается. Это еще одно достоинство модели реальности как ленты Мёбиуса – ее зеркальность. При этом отпадает нужда в противопоставлении малого зеркала, как индивидуального бессознательного, и большого зеркала, как коллективного бессознательного. Сейчас оно коллективное, а на другом витке, глядишь, постепенно превратилось в индивидуальное. В модели ленты Мёбиуса отпадает нужда в тождестве одного другому. Сейчас человек смотрит в окно, а потом, глядишь, окно смотрит в человека. Сейчас человек входит в дверь, а потом, глядишь, дверь входит в человека. Это несколько напоминает карнавальную бахтинскую инверсию двоичных противопоставлений. Только в нашей модели этот карнавал происходит не раз в год, а постоянно. Можно было бы также привести аналогию со знаменитым тезисом индийской философии санкхья: гуны вращаются в гунах, то есть динамическое состояние (раджас) сменяется статическим состоянием (тамас), которое в свою очередь сменяется гармоническим состоянием (саттва), и так без конца. Можно спросить: а не слишком ли шизофренична эта модель? Ну, что можно на это ответить? По сравнению с «Капиталом» Маркса она безумна, а по сравнению с «Розой мира» – вполне адекватна. И все же ощущение какого-то кружения, аттракциона с американскими горками не покидает нас. Вот я лежу на диване и читаю книжку. Ничего не вертится, ничего не крутится, все спокойно. Но это только так кажется. Крутятся мысли в моей голове, бегут мои глаза по странице книги, пульсирует кровь по венам. Я мысленно то в Париже, то в Нью-Йорке, то мне 60 лет, то 25. Я долго думал, какой текст отражает лучше всего эту модель. Потом вспомнил:

Теперь нам предстоит понять, как формируются зашифрованные смыслы в нашей новой модели. Можно было бы сказать так: в этой модели то все зашифровано, то все открыто и прозрачно, поскольку в ней человек живет в переменном токе «по жизни» и «против жизни». Поскольку внутреннее все время переходит во внешнее и наоборот, то каждая вещь и каждое событие, или факт, являются то просто вещью и просто событием, то загадкой-архетипом. Как это можно себе представить? В обычной бинарной модели реальности, построенной нами в работе «Текст и реальность: Направление времени в культуре» [Руднев, 1988], лес может быть просто лесом («реальностью»), когда по нему идет городской человек, а может быть открытой книгой («текстом»), когда по нему идет охотник-следопыт. В нашей новой модели все не так. Лес представляется то объектом «реальности», то загадочным текстом, а человек – то горожанином, то охотником. Каждый человек в нашей модели может быть то гением, то бездарностью; то живым, то мертвым; то субъектом, то объектом. Это, если угодно, модель антистранных объектов. Странный объект, по Биону, – это отщепленный осколок психики шизофреника, экстраецированный им наружу и воздействующий на него. Антистранный объект и антистранный факт могут быть одновременно и воздействующими, и испытывающими воздействие. Что это значит? Самый простой пример. Когда люди встречаются и разговаривают друг с другом, они попеременно воздействуют друг на друга, поэтому каждый из них является то воздействующим, то испытывающим воздействие. Менее очевидный, но тоже понятный пример, когда «текст» формирует «реальность», так называемый парадокс Лотмана [Успенский, 1982]. Сначала в русской культуре появляется вымышленный Чацкий (первоначально – Чадский), которого в пьесе объявляют сумасшедшим, а потом уже в «реальности» объявляют сумасшедшим его прототипа П. Чаадаева. Вот яркий пример того, что противопоставление вымышленного и реального является надуманным плодом бинарного мышления. Примерно то же самое происходит, когда Пушкин пишет, что он познакомился с Онегиным или что Татьяна неожиданно для него «выскочила замуж». Но все это достаточно простые и известные примеры. В предыдущем фрагменте говорилось, что в модели реальности как движущейся ленте Мёбиуса то человек входит в дверь, то дверь входит в человека. Как это может быть? Ну, например, в русской сказке Ивану-дураку велели стеречь дверь, и он повсюду таскает ее с собой на спине. Но это не совсем точный пример. Я хочу сказать примерно следующее. Когда я открыл дверь и вошел в нее, она одновременно вошла в меня, как будто подкравшись сзади, потому что дверь – это одновременно просто-дверь и волшебная Дверь-Архетип. Не только я воздействую на дверь, но и дверь воздействует на меня. Как в «Алисе» Кэрролла пирожок говорит: «Съешь меня», так и дверь говорит: «Открой меня!» Вот еще один пример, не столь сложный. Когда мы сажаем дома растение, мы воздействуем на него, потому что отдаем ему наш углекислый газ, но и оно воздействует на нас, потому что оно отдает нам свой кислород. Примерно то же самое можно сказать о зашифрованности и прозрачности. Это как со словами иностранного языка. Когда значение слова неизвестно мне, оно является зашифрованным. Но я могу посмотреть в словарь и расшифровать его. Но как могут быть зашифрованы стул или дверь? Ведь это совершенно прозрачные объекты. Но мы уже говорили о возможности взаимных прагматических манипуляций с дверью как просто-дверью и Дверью-Архетипом. На самом деле все гораздо проще. Чтобы расшифровать закрытую дверь, надо открыть ее. Чтобы расшифровать стул, надо сесть на него. Реальность в континуальной модели движущейся ленты Мёбиуса не делится на одушевленную и неодушевленную. Архетип можно назвать одушевленным только в «высшем смысле», как бы сказал Достоевский. Но неужели любая вещь может быть архетипом? Например, может ли быть архетип Носка или Таблетки аспирина? Представим себе музей одежды или музей лекарств. Там мы найдем архетип Носка или Таблетки аспирина. То же самое можно сказать о факте (событии). Такие факты я называю микросценами. Один раз у меня заболело сердце, и я пошел к кардиологу. Он сказал мне, что нужно закалять свой организм. Я ответил, что принимаю холодный душ. Он ужаснулся и велел мне прекратить это делать, так как может быть опасность инфаркта и инсульта. Я возразил, что делаю это каждое утро много лет подряд. «Ну, тогда другое дело», – успокоился врач. Но сказанного не воротишь. С тех пор, каждый раз, когда я по утрам принимаю холодный душ, невольно думаю, что у меня сейчас может быть инфаркт или инсульт. В определенном смысле мы всю жизнь проживаем в негативных и позитивных микросценах, или странных фактах. Но давайте изменим угол зрения, или вертекс, в терминологии Биона. Посмотрим на странные факты с точки зрения модели движущейся ленты Мёбиуса. Человек в этой модели то смертен, то бессмертен. Поэтому бессмысленно говорить об инфаркте и инсульте. Эта модель реальности многим может показаться слишком экстравагантной. Но каждый волен выбирать себе модель реальности по своему вкусу, подобно тому, как человек может выбирать себе невроз, как показал Фрейд в статье «Проблема выбора невроза». Например, Иван Сергеевич Тургенев или Карл Маркс наверняка отвергли бы эту модель, а Достоевский и Эйнштейн, думаю, приняли бы ее. Юнг (он тоже наверняка принял бы эту модель!) сформулировал очень простую и глубокую вещь: хороший психотерапевт лечит свой невроз у своего пациента. Вот отличный пример того, что один и тот же объект может и воздействовать и испытывать воздействие. А ведь это не что иное, как сущность проективной идентификации Мелани Кляйн, которую Бион преобразовал в модель контейнера и контейнируемого.