Продавец снов - читать онлайн книгу. Автор: Александр Журавлев cтр.№ 13

Ираклий продолжал кипеть. Кузьмич пробовал оправдаться, что запахи не имеют границ. Клялся и божился, что этому пылесосу просто нет цены. Что это чудо-пылесосище является шагом к прогрессу, и он не может лишить человечество изобретения века. Но даже невооружённым глазом было видно, что его творение меньше всего походит на пылесборник с трубой, оно скорее напоминало башню броневика, установленную на инвалидную коляску с двигателем от трофейного мотоцикла.

Ираклий не внимал мольбам и настаивал на своём, чтобы Кузьмич убрал эту блудность с дулом неприлично большого размера.

Противостояние сторон быстро дошло до плевков в зоны обитания. Затем Ираклий перестал соблюдать очерёдность по уборке туалета. А потом и вовсе как бы про неё забыл. Кузьмич последовал его примеру. Туалет быстро превратился в газовую камеру. Теперь с одной стороны вонял пылесос, а с другой – душил туалет. Это ядовитое облако уже стало распространяться по подъезду. Посыпались жалобы от соседей. Тогда Кузьмич, выбрав из двух зол одно, взял молоток, гвозди – и заколотил дверь зловонного туалета. Ираклий пошёл дальше и законопатил дверь на кухню. Скоро в таких нечеловеческих условиях, жить стало просто невыносимо. В общем, ни поесть, ни по нужде сходить.

Первым капитулировал Кузьмич. Сначала он пробовал пристроить своё изобретение в Политехнический музей, но там его развернули в Музей революции. В музее его тоже не поняли, причём сказали, что этой допотопной кустарщиной он порочит доброе имя вождя пролетариата.

После долгих и напрасных мытарств со слезами на глазах Кузьмич всё же разобрал своё детище, куда-то отнёс и, сохраняя тайну, закопал. Затем он, скрепя сердце, навёл идеальный порядок в квартире, составил новый график уборки и ушёл в запой. По ночам он пел свою любимую песню про «Паровоз». А днём появлялся лишь согласно графику уборки, чтобы пройтись шваброй по местам общего пользования, сдать накопившиеся пустые бутылки, прикупить новые, и всё пил и пил. Так проходила неделя, вторая… И вот день пробуждения настал.

Кузьмич вышел из запоя, как из комы. Воспрянувший духом и с искрой в глазах, он будто вылез из окопа и сразу же ринулся, как в бой, по свалкам.

Ираклий, наученный горьким опытом, стал теперь более внимательно приглядываться и принюхиваться к новому хламу. Но будучи несведущим в слесарных делах, так и не понял, для чего Кузьмич приволок здоровенный паровой котёл. И долго гадал, зачем это он написал на этой ржавой железяке очень уж подозрительную надпись: «В коммуне остановка».

Ираклий тряхнул головой, отгоняя горькие воспоминания.

«Надо бы на почту заехать, бандерольку очередную в компетентные органы отправить, – подумал он. – Вот счастья-то, глядишь, опять и прибавится. Всех, всех к ногтю, гадов! Да и новость хорошую отметить не грех».

Он собрал в ящике стола скопившиеся доносы. Аккуратно сложил их в пачку и запечатал в конверт. Коротко указал адресата – «Лубянка», в графе отправителя написал – «Доброжелатель». Погладив пухлое послание ладошкой, он убрал его в портфель.

– Ну, а теперь бриться, мыться – нас ждут великие дела! – приободрил он себя.

Брился он всегда тщательно. Сначала долго правил опасную бритву на кожаном ремне. Взбивал в чашечке помазком мыльную пену. Делал на пухлых щеках в меру горячий компресс. Потом набрасывал умелыми мазками на щетину пену. И только тогда приступал к бритью. Эта процедура для него была неким ритуалом очищения.

Во время бритья он никогда не резался, в этот же раз – то ли дрогнула рука, то ли чуть отвлёкся, – и результатом стал порез на щеке.

Ираклий от огорчения сплюнул:

– Ну, надо же, а! Это всё Вихляева виновата. У-у-у, старая вешалка, припёрлась ни свет, ни заря. «Не хотите ли сыру с душком», – передразнил он её.

Чуть успокоившись и покопавшись в себе, всё же сознался, что сыр здесь совершенно ни при чём, а вот настроение, кажется, того – тю-тю, сдулось, как резиновый шарик. И он сделал кислую мину.

«Порезаться – плохая примета, – подумал Сумелидий. – Хотя чёрт с ней, с этой приметой! Сейчас бахнем сто граммов водочки за успех, глядишь – настроение и вернётся», – приободрил он себя приятной мыслью.

Ираклий быстро умылся, обработал рану зелёнкой, приклеил на неё кусочек бумаги, посмотрел на себя в зеркало и усмехнулся:

– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, – и то ли он подмигнул отражению, то ли отражение подмигнуло ему.

Он надел праздничный бежевый костюм, новые лакированные туфли, летнюю шляпу, и, поправив у зеркала галстук, скомандовал сам себе:

– В путь!

Выйдя на улицу, Ираклий напел отрывок любимой арии Германа из оперы «Пиковая Дама» (Что наша жизнь – игра!):

– Сегодня ты, а завтра я – так бросьте же борьбу, ловите миг удачи, пусть неудачник плачет, кляня свою беду…

Но не получив за это аплодисментов, а поймав косой взгляд очень странных дворников, он поспешил в ближайшую рюмочную. Там, опрокинув сто грамм водки для поднятия настроения и дабы закрепить первую ласточку успеха над сволочами, и закусив плавленым сырком недельной давности, он собрался двинуться к выходу. Но его остановил шум открываемых дверей.

В рюмочную, шатаясь, вошёл здоровенный гражданин. Бранясь, он тащил за собой на верёвке худощавую дворнягу. Собака жалобно скулила и упиралась.

– Сюда с собаками нельзя! – крикнула из-за прилавка пухленькая буфетчица с ярко-красными от помады губами.

– Вы, дамочка, зря эту псину обижаете, – сказал здоровяк и, икнув, добавил: – Звери и разные там твари – наши младшие братья! – И с этими словами он многозначительно поднял палец вверх.

– Тоже мне оратор нашёлся, мы это и без тебя знаем, – сказала буфетчица и кинула собаке кусок варёной колбасы.

Собака обнюхала её, однако есть не стала.

– Это, чавой-то она у тебя не жрёт, или ты её на диету посадил? – спросила буфетчица и захихикала, довольная своей остротой.

– Никуда я её не сажал. Не видишь, что ли? Она у меня лучше всякой санэпидстанции будет. Поэтому плесень твою и не жрёт, – ответил на выпад буфетчицы здоровяк и разразился смехом, похожим на камнепад.

На что буфетчица обиделась и почти слилась с зелёным прилавком. Отсмеявшись, хозяин собаки подошёл к Ираклию. Его глаза косили, отчего литератору было трудно понять, куда и на кого он бросает свой мутный взгляд.

Потеребив сизый носище, здоровяк пробасил, обратившись всё же к нему:

– Слушай, товарищ! – и его увесистая пятерня с татуировкой «Гоша» легла на плечо Сумелидию, придавив его к полу. – Купи собаку – друга человека. Дружком кличут. Недорого возьму – всего троячок.

– Вы что, гражданин, с ума сошли? За такую паршивость целых три рубля? Она же беспородная, – возмутился Ираклий. – Ей цена – копейка.