В этом-то и трагедия гражданской войны, именно это и делает ее самым, пожалуй, отвратительным историческим феноменом: костлявой рукой она разделяет народ, восстанавливает брата против брата, друга против друга, отца против сына. И с этим практически невозможно бороться, этому нечего противопоставить. Очень сложно остаться человеком в дикости торжествующих зверств.
Однако Виктор на сей раз ошибся.
– Вот что, – сказал Егоров, доставая из пачки очередную папиросу. – Начштаба ты быть не хочешь, хозяин – барин, но и оставить я тебя еже бе
[52] не могу. Дам я тебе, пожалуй, мандат от эрвээс. Подъедешь с ним в Главное автобронетанковое управление, они тебе место найдут. Война когда-нибудь кончится, а в тылу люди тоже нужны, не всем же на фронтах воевать. Кури, чего ты на пачку смотришь, как голодный на кусок хлеба? Или думаешь, что я тебя во враги запишу из-за твоего реакционного мировоззрения? Не дождешься.
Виктор Афанасьевич вынул папиросу из пачки; Егоров посмотрел на него с улыбкой, потом сказал:
– В одном ты, брат, прав: это сучья война, война со своими. Но, знаешь, я не из тех, кто друзей делает врагами только из-за несходства позиций. В сучье время важнее всего самому не быть сукой, понимаешь?
Виктор кивнул. Он понимал. Он понимал и то, что Александр говорит вполне искренне. И что его совесть остается чистой, несмотря на всю ту грязь, что царит вокруг…
– Пойми, брат, – продолжил Егоров, вновь наполняя липкие от пролившегося портвейна рюмки, – можно, конечно, махнуть на все и уйти, куда теплее. Многие так и сделали. Я не могу. Эта страна больна, и мы – единственная надежда на то, что она когда-нибудь выздоровеет…
– За то и выпьем, – согласился Спиридонов. Они выпили, и Александр Ильич добавил:
– Вот что… ты с моим мандатом зайди еще и в ОГПУ. Найдешь там Дзержинского. Феликс, конечно, резкий, как уксус, но сердце у него хорошее. Поговори с ним о своей Системе. Здесь, в тылу, своя война, против преступности, и ведет ее рабоче-крестьянская Красная милиция.
– Против преступности я и сам с удовольствием повоюю, – оживился Спиридонов. – Если выгорит, с меня причитается.
– Скажешь еще, – отмахнулся Егоров. – Я рад буду, если ты на ноги станешь. А пока придется тебе заниматься учетом трофеев и оценкой технического состояния БэПо
[53], сдюжишь?
– Тоже мне Саншилипу, – улыбнулся Виктор. – Безусловно, сдюжу.
* * *
Поезд остановился, выдернув Спиридонова из воспоминаний. За окном был вокзал Новониколаевска, ставшего уже Новосибирском. Виктор Афанасьевич стал собираться. Впереди было знакомство с Ощепковым, чувства к которому он испытывал двойственные. Но что поделать, именно ему предстояло взвесить, измерить и вынести свое суждение об этом человеке. Он сожалел, что согласился на это. Но раз уж ему было доверено такое задание, он должен был его выполнить.
В жизни наш выбор, наши желания, как правило, не всегда укладываются в заданные обстоятельства.
Жизнь человека подобна движению парусника. Ветры судеб дуют совсем не туда, куда нам бы хотелось, а потому к цели приходится идти сложным, запутанным курсом и использовать не только благоприятные обстоятельства, но явно враждебные. Легко править судном, если ветер попутный; легко жить, когда все тебе благоприятствует. Но не всегда такое бывает и напрасно этого ждать; чем легче путь, тем больше вероятность того, что он ведет к навигационной опасности; чем сложнее жизненные обстоятельства – тем больше шансов чего-то добиться.
Продолжение следует