«Будоражащий? Ха! Как это я его… охарактеризовала. С каких это пор запах боли, страданий и смерти стал для меня будоражащим?»
Ведьма тряхнула головой, сжала кулаки. Помогло. По крайней мере она немного успокоилась.
Неслышно ступая по мягкому ковру, Малика подошла к постели, приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть…
Да, несомненно это был Альвен Рутто – невзирая на то, что лицо распухло и стало похоже на маску йоргговой твари из-за черных кровоподтеков и ссадин. Длинные волосы разметались по подушке, рот был приоткрыт – Малика увидела, что сейчас зубы лунника совсем нечеловеческие, звериные. Он дышал часто и неглубоко, и каждый вздох вырывался со страшным булькающим звуком, как будто в легких клокотала жидкость. А еще взгляд ведьмы задержался на руке, неподвижно лежащей поверх покрывала. На руке изломанной, запястье повернуто под невероятным углом, и когти – острые, загнутые…
Малика стиснула зубы, чтобы не разрыдаться. Она ждала, что знакомый голос просочится в сознание, спросит – почему вы плачете, госпожа Вейн? Но голос молчал, теперь молчал. Похоже, у графа Рутто в самом деле не осталось сил для того, чтобы жить дальше.
Она усмехнулась, нервно передернула плечами. Йоргг, она вечно все делает неправильно. И всегда слишком поздно! Все это… надо было сделать куда раньше. Еще тогда, в Ирисовых пустошах, после того, как Нэйд отправился в йорггово царство.
Малика набрала полную грудь воздуха как перед прыжком в воду и уселась на кровать. Там, где было больше места. Потом она немного подумала и, осторожно приподняв простыню, подобралась вплотную к неподвижному луннику. Малика осторожно пожала скрюченные пальцы, нашла рядом с виском кусочек нетронутой ссадинами кожи и поцеловала его.
– Я знаю, что ты меня слышишь, – прошептала ведьма, – ты ведь хотел, чтобы я жила дальше, верно? Но как-то забыл спросить, а захочу ли я жить без тебя. Почему ты все решил за нас двоих? Почему ты повторил мою ошибку?..
Ведьма больно прикусила губу, чтобы не разрыдаться в голос. Нет, сейчас плакать нельзя, совсем нельзя.
– Возвращайся, не бросай меня больше. Кто я без тебя?
Малика целовала разбитое лицо, потом спустила простыню и покрыла поцелуями каждый кусочек кожи на груди Альвена, не тронутый ранами. На мгновение ведьме показалось, что веки умирающего задрожали – но то затрепетало пламя свечи.
– Я хочу поделиться с тобой своей жизнью. Помнишь, ты говорил, что кровь для лунника – это жизнь? Разве твой кузен не пытался лечить тебя именно так? Или он попросту принес тебя сюда и бросил умирать?
Она нашарила на столике ланцет, зажмурилась, полоснула себя по запястью и поднесла его к губам лунника, следя за тем, чтобы крупные капли не скатывались на подушку. Потом кое-как затянула ранку куском чистой тряпицы.
– Не знаю, поможет ли тебе это, но я очень, очень хочу, чтобы помогло, – прошептала Малика, – хочешь, я останусь с тобой до утра? Я знаю, что в темноте бывает холодно и одиноко.
По ее щекам покатились слезы. Она поцеловала судорожно сжатую и страшную в неподвижности руку, а затем прижалась всем телом к своему мужчине.
«К своему? Ах, не смеши меня, подруга! Кто это сказал, что он – твой?!!»
– Просто я все делаю не вовремя, – сказала Малика себе в оправдание, – но поздно – это не так уж и ужасно. Куда хуже звучит «никогда», а я этого не допущу.
* * *
Когда над Ловенной забрезжил рассвет, она выскользнула из-под покрывала и, зябко ежась, снова потянулась за ланцетом. И снова повторила ночную процедуру, вслушиваясь в дыхание графа. Малике казалось – ну, или очень хотелось в это верить – что к утру Альвен задышал чуть свободнее и глубже, а хрипов в легких поубавилось.
…Но по-прежнему он был очень плох. Так и не пришел в себя. Не затягивал почерневшие раны, не шевелился.
Малика прикусила губу, лишь бы только не разрыдаться в полный голос и не перебудить весь дом. Брай пришел бы в ярость, застав ее здесь – и уж конечно, он бы сразу вышвырнул ее прочь. Катись, ведьма, обратно в Пражен.
Потом она поцеловала Альвена в лоб, шепотом попросила его вернуться. Всеблагий, ну почему, почему она вечно и везде опаздывает? Умудрилась, похоже, опоздать даже к собственному счастью…
– Если даже ты никогда не захочешь меня больше видеть, я все равно буду счастлива, зная, что ты жив, – сказала Малика, – только возвращайся. Йоргг, должно же быть в Этернии хоть что-то, способное вернуть тебя к жизни!
Она спохватилась и подумала о том, что в сложившейся ситуации куда лучше поминать имя Всеблагого Эо нежели его извечного врага.
– Я снова приду вечером, – прошептала она, стоя в дверях.
И ей очень хотелось, чтобы лунный лорд ее услышал.
…Малика вернулась к себе, залезла под одеяло. Она не спала всю ночь, слушая хриплое дыхание Альвена, а теперьглаза слипались. Она сдалась. И уснула. Малика снова видела Марио Игиро – счастливым и… свободным. Он шел по узкой дороге, пересекшей пшеничное поле, в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами и беззаботно насвистывал какую-то песенку. Ведьма подумала, что за все время их знакомства Марио ни разу ничего не насвистывал и уж конечно не закатывал рукава рубашки. Наверное, только сейчас он стал по-настоящему свободен – и от ведомства Уэлша, и от собственного страшного дара.
…А разбудил Малику голос Брая.
Ведьма непонимающе заморгала на яркий свет, приподнялась на подушке. Да, это точно был Брай Рутто – элегантно одетый, тщательно причесанный. От него пахло хорошим одеколоном, и Малика подумала, что он наверняка куда-то собрался.
– Я пришел справиться о вашем самочувствии, – лунник прислонился спиной к стене рядом с окном.
– Спасибо, граф, – ведьма старательно улыбнулась, – уже лучше. Наверное, гораздо лучше.
Она открыла уже рот, чтобы спросить о самочувствии Альвена, но Брай перебил ее.
– Шрамов на лице почти не видно, госпожа Вейн. Будь вы лунницей, я бы сказал, что вы прекрасно регенерируете. А может быть, и лекарь помог, невзирая на ваше неуемное желание брыкаться… Заметьте, я даже не спрашиваю, зачем вы убили Марисию. Не спрашиваю, йоргг вас дери, почему умер верховный лорд… Я пришел вам сообщить, что сегодня же вы уедете из Ловенны и больше никогда – слышите? – никогда сюда не вернетесь.
Он сложил руки на груди и зло уставился на Малику. А она вдруг снова подумала – как же они похожи, Брай и Альвен.
– Я не уеду, пока не выздоровеет граф Рутто, – хрипло сказала ведьма, – даже если вы меня вышвырните на улицу, я буду жить под дверью вашего дома, до тех пор, пока…
– Вы меня не поняли, госпожа Вейн. Вы уедете. Потому что Альвен умер. На рассвете.
Свет за окном стремительно чернел. Солнце погасло, обратившись головешкой. Малика, сама не зная почему, уставилась на собственные руки, на запястье, перевязанное белой тряпкой.