– Дочка собиралась в Москву, хотела учиться пению. Как раз школу заканчивала и в консерваторию намылилась, дура. Все никак слов училки про свою гениальность забыть не могла. А я ее не пустила. Вот тогда Брякина и принялась за старое. Гадила нам года два. Потом прекратила. Недавно вот снова за старое взялась. Почему я ей по башке дала-то? Поверьте, не хотела убивать. Я же вам рассказывала, руку она мне с ухмылкой протянула… А у меня нервы на пределе, дверь-то опять измазана.
– Почему вы не отпустили дочь на учебу? – осведомился я.
Марфа вытаращила глаза.
– Вот и глупость вы спросили! Объяснила уже: отец-псих в Ленке ожил, на Максима накинулась, била, душила. Такую далеко от себя нельзя отпускать, бед натворит. Нет у нее никого особого таланта. А в столице один разврат, нельзя ей туда, погибнет. Ой, что-то у меня голова сильно заболела… Кружится все, вижу плохо…
Аппарат у кровати Горкиной запищал.
Старушка закрыла глаза, и в ту же секунду в палату вошел врач.
– Разговор окончен, у больной давление резко поднялось. Уходите.
Мы с Евгением вышли в коридор и двинулись к лифту. Начальник полиции вынул из кармана телефон и протянул мне.
– Читай, тут отчет эксперта. Записка, получив которую Лиза Брякина поспешила к Марфе, чтобы помириться, была напечатана на пишущей машинке «Колибри». Такая сейчас не продается, а вот в советские времена была весьма популярна. В конце восьмидесятых ее легко можно было купить. Посмотри, где одна из машинок до сих пор стоит… Ты все понял?
– Да, – кивнул я. – И нам необходимо срочно поговорить с человеком, который имеет к ней доступ.
– Срочно не получится, этой личности сейчас дома нет. В Москву укатила, – уточнил Евгений.
Я пожал плечами.
– Но ведь вернется.
– А куда денется? – хмыкнул Протасов.
– Екатерина мне сказала, что кожаная куртка с черепом из стразов на спине есть только у Павла Ветрова, – заметил я, – у подозреваемого такой нет.
– Верно, – буркнул Евгений. – А помнишь, что нам Филипп Петрович говорил? Подкладка красилась, он ее бензином протер и под навес на улице выветриваться повесил.
У Протасова зазвонил телефон. Начальник полиции выслушал кого-то и помрачнел.
– Иван Павлович, есть новость: Анатолий Винкин погиб.
– Как? – воскликнул я.
– Его родители умерли, семьи у Анатолия не было, жил один. Сегодня вышел на балкон покурить и – упал. Вроде Винкин находился в состоянии алкогольного опьянения… Ты ж понимаешь, что следующий Палкин? – воскликнул Евгений и вновь схватился за свой мобильный.
Глава 43
– Здравствуйте, дорогие гости, – пропела Елена, впуская нас в дом. – Уж извините, может, все-таки завтра вы со мной побеседуете? Сейчас уже поздно. Хотя, ей-богу, не понимаю, чем помочь могу. Все, что знала, рассказала.
– Долго вас не задержим, – пообещал Протасов, бесцеремонно входя в комнату, – остался один маленький вопрос.
– Понимаем, что вы устали, – заговорил я, – ведь с раннего утра на ногах. Мы по дороге к вам Иванову встретили, и Раиса сказала, что видела вас ни свет ни заря, мол, в шесть утра Елена на первой электричке в город подалась.
– Ну конечно, Иванова все знает, – рассвирепела Горкина, – шесть глаз у нее, десять ушей и четыре языка.
– Чем в Москве занимались, если не секрет? – осведомился начальник полиции.
Елена гордо вскинула подбородок.
– Что ж, не стану свой успех скрывать. Говорила уже вам, меня отобрали для участия в шоу «Голос народа», сегодня был первый съемочный день. Начало в девять, но надо было еще платье подогнать по фигуре, прическу сделать, макияж. Вот и пришлось отправиться раненько.
– Удачно все прошло? – спросил я.
– Еще как! – радостно заявила Горкина. – Из тридцати участников осталось десять. Я среди них. Непременно получу первое место. И добьюсь своего, стану известной певицей, уеду в Италию.
– Марфе Ильиничне это не понравится, – поддел дочь Горкиной Евгений.
– Мать мне жизнь поломала, – взвизгнула Елена, – к юбке своей привязала.
– Да, она вас, совсем маленькую, в интернат при музыкальном училище жить не отпустила, – кивнул я, – в консерваторию поступить не дала.
– Верно, – покраснела Горкина. – Но сейчас не в ее власти мне помешать. Когда тело-то для похорон отдадите?
– Никогда, – улыбнулся Евгений. – Потому что жива ваша матушка.
– Вы с ума сошли? – взвизгнула Елена. – Мне сказали…
– Ошибка вышла, – вздохнул полицейский, – я пришел просить прощения. До вас сегодня весь день дозвониться безуспешно пытались.
– На съемки нельзя мобильный брать, – машинально заговорила Лена, – он в сумке лежал, а та в гримерке осталась. Трубка у меня древняя, только звонить можно, в ней непринятые вызовы не видны.
– Вы вроде не рады, что мать обнять можно, – заметил я.
Горкина опомнилась.
– Нет-нет, я счастлива! О, мама жива! Просто это… внезапно… неожиданно… я ошалела. Неужто она правда жива?
– Да, Марфа Ильинична в порядке. В клинике перепутали документы двух больных, поэтому огорошили вас дурной вестью, – пояснил Протасов, усаживаясь на стул. – Скоро ваша мать вернется домой. Ох, думаю, она сделает все, чтобы вы отказались от шоу.
– Нет! – завопила Елена. – Нет! Все! Хватит! Она меня шантажировала, говорила: «Если уедешь в город, я всем расскажу, как ты…»
Горкина резко замолчала. Я усмехнулся.
– Как вы убили Максима? Вы это хотели сказать?
Елена заплакала. Протасов положил перед ней свой телефон.
– Вот эту записку, напечатанную на старой машинке, в день своей смерти получила Брякина. Читаю вслух: «Лиза! Хватит нам воевать. Вчера был день рождения Максима. Приходи сегодня, помянем мальчика. Я ошибалась насчет тебя, теперь знаю правду. Хочу тебя обнять. Твоя Марфа». Вот почему Лиза, улыбаясь, протягивала вашей матери руку при своем появлении в вашем доме. А Марфа Ильинична сочла поведение Брякиной изощренным издевательством, и у нее сорвало крышу. Кстати! Ведь Елизавета после исчезновения сына примерно год только пачкала дверь вашей избы фекалиями, не так ли? А все следующие гадости делали вы. Чего вы добивались? Хотели, чтобы мать согласилась уехать жить в Москву? Мы поняли это потому, что створка покрывалась дерьмом в те моменты, когда мать не отпускала вас заниматься пением, и начинался новый «виток гадостей от Лизы», хотя Брякина была ни при чем. Так?
– Да, – прошептала Елена. – Сначала я думала, что мамаша поймет: Елизавета жить нам тут не даст. Умные Винкины и Палкины сразу удрали, а мы остались. Но мать… она… она…
Я решил помочь Горкиной.