– Машенька, – взгляд его посветлел. Казалось, он даже не удивился тому, что в четыре часа утра она стоит под его дверью. – Марусенька моя, как же я рад тебя видеть!
Обняв девушку за плечи, он провел ее в свой кабинет. Маруся вся дрожала, но не от того, что ей было холодно под тонким платком, а от того, что внутри рождалось какое-то новое, неизведанное доселе, но совершенно прекрасное чувство, названия которому она не знала.
– Как вы в свой Ленинград съездили? – спросила она, чтобы хоть что-нибудь сказать. В комнате стояла такая звенящая тишина, что от нее закладывало уши.
– Да хорошо съездил, – как-то рассеянно ответил Василий. – Понял, что Ленинград по-прежнему прекрасен, только уже не мой. Хотя и дом родительский на прежнем месте стоит, и больница Александровская, в которой я работал, и даже учитель мой, Николай Петрович Лемешев, до сих пор практикует. Семьдесят восьмой год старику. Не оперирует уже, конечно, но клиницист по-прежнему великолепный. Вот же школа была! Только позавидовать остается.
– То есть вы все-таки уедете? – В голосе Маруси послышалось отчаяние. – Вы уедете, да? Василий Николаевич, но как же я без вас тут останусь? Вы не понимаете, но я без вас уже не смогу. Ни работать не смогу, ни жить. Я умру, если вы уедете, Василий Николаевич!
Она говорила, как в бреду, и горячечный поток ее слов дополнялся все тем же горячечным ознобом, который сотрясал ее тело с той минуты, как она увидела свет в больничном окне. Истомин снова схватил ее за плечи, развернул лицом к себе и с силой прижал к груди.
– Никуда я от тебя не уеду, Маруська ты моя, – глухо сказал он. – Я же даже надеяться не смел, что еще когда-нибудь смогу испытать это чувство. Думал, в себе заморозил, да нет, осталось что-то на мой век. Маруська, я же даже мечтать не мог о том, что ты меня полюбишь, пень старый! Ты же мне в дочери годишься. Люди-то что скажут…
– А мне все равно, – храбро взглянула на него Маруся. – Я вас люблю, Василий Николаевич. Больше жизни люблю. С детства еще. Только я тогда этого не понимала. Я ведь тоже надеяться не могла, что вы, такой… – она запнулась в поисках подходящего слова, – …особенный, образованный, красивый, блестящий такой человек, можете обратить на меня, деревенскую девчонку, внимание. Я же обычная совсем.
– Ты самая необычная женщина из всех, кого я встречал, – тихо сказал Истомин и легонько поцеловал Марусю в висок. – Счастье ты мое выстраданное. Теперь я знаю, все у нас будет хорошо. Ты ведь родишь мне сына, а, Маруся Истомина?
По настоянию Василия свадьба была тихой. Расписались в сельсовете, посидели в больничном саду за накрытым под яблонями столом, и все. Мать, конечно, была недовольна, что не отпраздновали бракосочетание как положено, на всю округу, но Василий был против, а Маруся во всем с ним соглашалась.
Из больничной комнатки Истомин переехал в Марусин большой и крепкий дом. В Марусиной комнате обустроили спальню, за тонкой перегородкой он оборудовал что-то типа кабинета, куда перевез свои книги, большинство из которых были на немецком языке. Немецкий Маруся учила в школе, но особенно не преуспела, так что на книги смотрела с боязливым уважением и трогать не решалась, так же как красивую фарфоровую чашку с голубыми незабудками на блестящем хрупком боку.
Крюк для люльки, вбитый в деревянный потолок, в доме был только один – за перегородкой в горнице на первом этаже, где всегда спала мать. Спустя девять месяцев после свадьбы Василий собственноручно вбил в потолок рядом с их супружеской кроватью второй такой крюк. В старой люльке, в которой выросло не одно поколение Марусиных предков, умильно пуская пузыри, кряхтел младенец. Родившуюся дочку Василий назвал Анной.
Глава 8. Одинокая ветка рябины
Повзрослеть стоит хотя бы для того, чтобы научиться по-настоящему любить.
Ванесса Паради
Наши дни
Войдя в большую, довольно светлую комнату с тремя окнами, Вася невольно помотала головой, отгоняя наваждение. Точно в такой же комнате она прожила первые семнадцать лет своей жизни. Это была их с мамой комната, и попасть в нее можно было из кухни, пройдя по узенькому коридорчику, в который левым боком вдавалась большая русская печка.
Правым боком печка обогревала маленькую, отделенную от горницы перегородкой комнатку, в которой спала бабушка Маша. Правда, в их большом деревенском доме имелся еще второй этаж, на который почти никогда не поднимались и который зимой даже не отапливали. Не было у их семьи потребности во втором этаже. А домик тети Ангелины был одноэтажный, но расположение комнат в нем оказалось точь-в-точь таким же. Кухня с выходящим в нее устьем печи, горница, маленький закуток за загородкой, где стояла кровать Ангелины, и узкий коридорчик в большую комнату, которую сейчас сдали Василисе. В окно тревожно билась ветка рябины. Тоже как дома.
Подушки оказались пышными, белье – свежим, тканые половички – чистыми и радующими глаз веселым разноцветьем, и вообще повсюду царил такой порядок, что муха поскользнется. Сразу стало ясно, что Ангелина – женщина домовитая, хозяйственная и аккуратная, и Вася подумала, что с выбором хозяйки ей повезло.
Василиса провела пальцем по железным шишечкам кровати, таким же, как были у нее дома, и, достав из чемодана вещи и привычно развесив их на протянутой в комнате веревке, чтобы не помялись, решила осмотреть окрестности.
– Тетя Ангелина, я пойду погуляю, – предупредила она хозяйку и, легко сбежав с крыльца, вышла за калитку, оказавшись на пыльной, заросшей борщевиком улице.
– В борщевик не лазь, – Ангелина высунулась из калитки, чтобы напутствовать жиличку. – Это растение, видишь, зонтики огромные. Даже трогать их не вздумай, ожог получишь.
– Я знаю, – улыбнулась Василиса. – Но все равно спасибо.
Налево, как она поняла, дорога привела бы ее к церкви и автобусной остановке. А вот куда вела дорога направо, пока было неизвестно. Василиса решила это узнать, а заодно присмотреться, каким путем можно будет выйти к лесу, где она увидела Вахтанга. Для этого нужно было либо найти железную дорогу, либо спросить у кого-нибудь, где она. Из соображений конспирации спрашивать не хотелось.
С любопытством вертя головой по сторонам, она разглядывала деревню и стоящие в ней дома. Люди здесь жили основательные. Деревня выглядела жилой, а не дачной. Крепкие сараи во дворах были наполнены дровами. Кудахтали куры, какая-то женщина гнала вдоль улицы корову, хлеща по ее упитанному заду тонкой хворостиной, брехали посаженные на цепь беспородные дворовые собаки. Это была такая же деревня, как та, в которой выросла сама Василиса, а потому здешний быт и уклад был ей совершенно понятен.
Машин было мало. Лишь кое-где за дощатыми заборами виднелся простенький и явно «заслуженный» «жигуленок». В одном из дворов Василиса заметила «Форд», а еще в одном, почти в самом конце улицы, – китайский внедорожник. Вот, пожалуй, и все, чем было представлено автомобильное богатство деревни Авдеево.