Созидательный реванш - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 81

— Я уверен, что за этими событиями стоят те, кого не устраивает активная позиция «Литературной газеты», рассказывающей о разбазаривании писательского имущества. Нападение на мой дом — далеко не первая акция. И раньше били писателей из так называемой Группы сопротивления. В тот вечер жена, как обычно, долго читала, а потому уснула на первом этаже дома, я же был на втором, когда услышал шум. На мою жену набросились неизвестные, нанесли ей несколько жестоких ударов, в том числе и в лицо. При этом из дома ничего не взяли, хотя на тумбочке лежали деньги и ее украшения. Важно, что этот налет произошел накануне передачи документов о ситуации в Переделкино в прокуратуру. В настоящее время идет следствие…

— Как редактор «Литературной газеты» вы ежедневно получаете и просматриваете множество книг. А что читает Юрий Поляков не как редактор, а как человек?

— Я всегда читаю одновременно несколько разных книг. Например, сейчас это Игорь Шумейко «Десять мифов об Украине», Олесь Кожедуб «Иная Русь» об этногенезе белорусов, подаренный мне сборник стихов Евгения Рейна «Посвящение Бродскому», новый роман Пелевина, «История советского искусства» профессора Манина, биография Андрея Курбского из серии «ЖЗЛ» и еще что-то по мелочам. И, конечно же, вынужден был читать много текстов, номинированных на премию «Большая книга».

Но вот что интересно, когда я пишу художественные сочинения, мне очень тяжело читать чужую прозу, трудно выходить из своего мира и переформатироваться в другой. Поэтому романы-повести я чаще читаю в перерывах, а вот стихи, научную, историческую литературу и публицистику легко читаю в любое время. Они не мешают собственному творчеству.

— Что для вас театр?

— Театр для меня — это, прежде всего, осуществленная возможность поговорить с людьми о главном, о том — кто мы и зачем мы. Конечно, и в прозе, и в публицистике я говорю с читателем о том же. Но это как бы разговор с глазу на глаз. А в театре перед тобой в миниатюре все общество, ты можешь обратиться к коллективному разуму. Всерьез драматургией я занялся после сорока, когда был уже состоявшимся, успешным прозаиком. Я вдруг понял: есть особые зоны сознания, которые по-настоящему можно затронуть только со сцены. И в моем миропонимании тоже есть некие обретения, которые прозой и публицистикой никак не высказать.

Но входить в мою жизнь театр стал раньше, исподволь. «Табакерка», если помните, началась с «Кресла» — инсценировки моей повести «ЧП районного масштаба». В ленинградском ТЮЗе Стасом Митиным была поставлена и шла на аншлагах «Работа над ошибками». По просьбе руководителя «Александринки», великолепного актера Игоря Горбачева я засел за инсценировку все того же «ЧП», долго доделывал и переделывал. Но в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году спектакль запретили в день премьеры, когда по городу уже были расклеены афиши. Посчитали, что двух «ЧП» для одного Питера слишком много: на Ленфильме Сергей Снежкин завершал съемки одноименного фильма.

Практически все мои первые повести были инсценированы. Долгий «роман» тянулся у меня и с Андреем Александровичем Гончаровым, руководителем московского театра имени Маяковского, прекрасным режиссером, но человеком весьма осторожным. С восемьдесят девятого по девяносто первый год я по его просьбе работал над сценической версией повести «Апофегей», написал множество вариантов. Необходимость каждого варианта завлит с пушкинской фамилией Дубровский разъяснял мне с глубокой театроведческой задушевностью. Не сразу, но я понял, в чем дело: слишком жестко для тех времен в моей повести была показана цена власти, моральный крах хорошего человека, поставившего на аппаратную карьеру. В сентябре девяносто первого, после победы демократии, я примчался в театр, уверенный, что теперь-то можно все! Оказалось, нельзя. Слишком мягко, сочувственно, видите ли, я изобразил участь партаппаратчика. Надо жестче, наотмашь. А наотмашь я не умею. Спектакль так и не вышел…

И я сказал себе: нет, никогда, лучше потратить силы и время на новые повести или даже роман… Но как говорится, не зарекайся! В девяносто пятом году мы с Владимиром Меньшовым уединились в Матвеевском, чтобы написать сценарий по моему оригинальному сюжету, носившему условное название «Зависть богов». Сочинить ничего не удалось, в основном спорили о сути искусства и судьбах Отечества. Впрочем, для истории российского кино наш «заезд» имел-таки значение: название «Зависть богов» позже получил фильм, который Владимир Валентинович снял по сценарию Мареевой «Последнее танго в Москве». Кстати, именно Меньшов, читая наброски диалогов, которые я писал между спорами о будущих видах Державы, сказал: «Юра, вам надо обязательно писать пьесы!» Будем считать мое название его фильма — это благодарность за умный совет.

А через некоторое время мне позвонил Вячеслав Шалевич с предложением поставить в театре имени Рубена Симонова мой роман «Козленок в молоке». Я согласился, но писать инсценировку, помня все обиды, отказался. «Ничего, мы поручим это очень талантливой драматургессе Исаевой!» — был ответ. Когда мне принесли инсценировку, сделанную «очень талантливой», я пришел в ужас. Оставалось сесть и переписать с начала до конца. Но нет худа без добра: переписывая, я впервые почувствовал вкус к сочинению пьес и вскоре засел за комедию «Левая грудь Афродиты». Потом была блестящая постановка Эдуарда Ливнева. Премьера «Козленка» состоялась в девяносто восьмом. С тех пор «Козленок» идет на аншлагах, став визитной карточкой театра. А вот судьба моей первой оригинальной комедии «Левая грудь Афродиты» сложилась иначе. Ее буквально с письменного стола перехватил кинорежиссер Александр Павловский и снял симпатичный двухсерийных фильм, который часто показывают по телевидению. Тем не менее эту пьесу охотно ставят в России и СНГ, идет на аншлагах. Но это единственная моя вещь, так и не поставленная в Москве. А жаль… По моим наблюдением, наличие у спектакля «телекинодвойника» лишь добавляет зрительского интереса.

Вторым, не менее важным, импульсом для моего обращения к драматургии стало неприятие того, что в девяностые годы приходилось видеть в театре. Глумливая вивисекция классики. Переводные коммерческие комедии, содержание которых забываешь, пока идешь из зала в гардероб. Современные пьесы, написанные как под копирку: немного постмодернизма, много чернухи и авторская беспомощность, выдаваемая за новаторство. Но главное: высокомерное презрение к интересам публики — словно в крошечном зале всегда будут, как на премьере, сидеть лишь друзья, родственники и критики, нетерпеливо чмокающие в предвкушении фуршета. Было от чего прийти в отчаянье!