Созидательный реванш - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 63

— Какова роль в этом писательской интеллигенции?

— Наша роль сегодня заключается в том, чтобы выбить из мозгов сограждан то вранье о нашей истории, которое вбивалось в их сознание все девяностые годы, да и вбивается сейчас. Характерный образчик — передачи Сванидзе или недавняя передача по НТВ о битве под Ржевом. К сожалению, произошло очень мощное зомбирование нации на самонеуважение. А с нацией, которую морально опустили, убедили ее в том, что она какая-то «прореха на человечестве», можно делать что угодно. Поэтому задача писателя, и прежде всего публициста — вернуть нации самоуважение и понимание того, что мы великая страна, что у нас одна из самых успешных историй в мире. Мы в кратчайшие сроки освоили, причем без большой крови, огромные пространства, обжили их, создали исправно функционирующее государство на землях, на которых в других странах фактически не живут. Мы создали мощнейшую техносферу, освоили атомную энергию, я уж не говорю о космосе.

— Однако наша творческая интеллигенция всегда отличалась самобичеванием. Разве вы сами в своих книгах этим не грешите?

— Серьезного писателя нельзя сводит к двум функциям — хвалить и ругать. Все сложнее. Безудержное славословие надоедает. Безудержное очернение вырабатывает комплекс неполноценности. Многое зависит от исторической ситуации. Иногда важнее сосредоточиться на негативе. Иногда, наоборот, найти что-то духоподъемное. Важна и специфика литературного дара и личности писателя. Я, например, писатель с сатирическими наклонностями. От меня трудно требовать, чтобы я в своих произведениях выводил положительного героя. Я же не буду себя ломать и писать про Данко, если я не умею этого делать, мне Бог не дал… Но есть разные формы. Эту миссию я выполняю, но как публицист. Моя публицистика — как раз пример сопротивления этим очернительным дискурсам. Мои статьи помогли многим разобраться в том, что на самом деле происходит и как быть дальше. Но и смеюсь я над нашими бедами совсем не так, как русофобы.

— Юрий Михайлович, хотелось бы спросить по поводу «главненького»…

— По поводу «главненького»… Сейчас широко по стране идут мои пьесы. Только что вернулся из Владикавказа, где поставили «Одноклассницу». До этого летал в Тобольск. В июне будет премьера в Театре Российской армии. У меня, кстати, очень сложные отношения со столичными, да и с некоторыми региональными театрами. Там, где во главе стоят откровенные либералы, мои пьесы не ставят, потому что они направлены в том числе против либерального эксперимента, произведенного над Россией в девяностые годы. Хотя для театров — это абсолютно гарантированные аншлаги и сборы. Скажем, у Ширвиндта, в Театре сатиры, мои пьесы собирают больше, чем пьесы Куни («Тринадцать», «Влюбленный таксист»), которые написаны, чтоб просто выдаивать деньги из публики. А ведь у меня серьезная драматургия, проблемная. Сверхзадача — вернуть на сцену нормальную социально-психологическую пьесу в традициях Булгакова, Розова и так далее. Потому что театр у нас всегда был активным участником социально-политической жизни. Вспомните, ведь посмотрев «Ревизора», Николай Первый сказал: тут, конечно, всем досталось, но мне больше всех. И это было констатацией факта, что власть услышала послание Гоголя. К сожалению, современная власть недооценивает прогностическую функцию литературы. Ведь в литературе можно почерпнуть то, что никогда не прочитаешь в справке, подготовленной тебе референтом.

— Кто ваш любимый писатель? Что посоветуете почитать?

— У меня много любимых писателей: и Бунин, и Булгаков, и Шолохов, много книг читаю по истории. Раньше, при советской власти, все значительные произведения проходили через журналы. Кроме того, тогда была все-таки достаточно ответственная критика, которая, вопреки групповым интересам, давала вполне объективные оценки. Была какая-то профессиональная честь у критика. Он понимал, что полное дерьмо ну нельзя хвалить. Сейчас критика превратилась не то что в лакея дорогого отеля, а я бы сказал, в лакея борделя. Им сказали, что этого надо двигать на «Букера» — будут двигать любого графомана. Часто за чаевые. Поэтому, чтобы помочь читателям разобраться в потоке литературы, мы сделали «Литературную газету» как бы лоцманом в море литературы. Мы пишем про наиболее значительные книги, об их авторах. У нас есть специальная «Книжная дюжина», где мы даем книги, которые обязательно надо почитать. Есть «Литпрозектор», где рассказываем про книги, которые навязывают, но на самом деле их читать не надо. У нас есть «Интертекст», где мы публикуем интервью с писателем, а потом фрагмент его произведения. В этом отношении у нас в каждом номере в той или иной форме отрецензировано не менее сорока книг. И если регулярно читать «Литературную газету», будет из чего выбирать. Я тут недавно выступал в Харькове на открытии «Книжного мира» (есть такая ярмарка). И мне в голову пришла мысль: всем известно, что хорошая книга делает человека лучше, но мы при этом забыли, что плохая книга делает его хуже. Это как некачественные продукты или паленые лекарства — их не надо вообще в себя пускать. Мы в среднем живем всего-навсего двадцать — двадцать пять тысяч дней. И по статистике, культурный средний человек прочитывает за свою жизнь где-то около тысячи книг, большинство и того меньше. Это не так много. Надо добиваться, чтобы среди этой тысячи плохих книг не было.

— Юрий Михайлович, как вы относитесь к тому, что вас называют последним советским классиком?

— Первым меня так назвал Сергей Владимирович Михалков. Это было, когда власти предержащие сильно критиковали мои ранние повести «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Апофегей». Он сказал: «Вы не особенно на Полякова налегайте, это последний советский классик». Тогда он говорил это, скорее всего, в шутку, Сергей Владимирович — известный баснописец. Но его слова так за мной и закрепились.

— А когда писателя можно считать классиком?

— Всерьез человека классиком можно назвать только тогда, когда его книги переиздаются и читаются лет через тридцать-пятьдесят после его смерти. Вообще книга должна пережить по крайней мере две-три смены эстетических кодов, и если она после этого продолжает волновать людей, причем не как артефакт, а как живой текст, который эмоционально захватывает, значит это классика.

— Ваши книги под это определение подходят?

— Я написал свои первые повести в начале восьмидесятых годов прошлого века. Они до сих пор переиздаются, расходятся и читаются. Так что одну смену кодов — с советского на постсоветский — я уже пережил. Еще парочку кодов осталось пережить, и можно будет называть меня классиком.

— Я читала, что вашу повесть «Сто дней до приказа», изобличавшую дедовщину в советской армии, не пропустила военная цензура. Но после посадки немецкого летчика Матиаса Руста на Красной площади главный редактор журнала «Юность» Андрей Дементьев решил ее напечатать. А когда в военной цензуре ему сказали: «Мы повесть Полякова не пропустим», он ответил: «Лучше бы вы Руста не пропустили!»