– Спасибо, матушка. – Девушка поклонилась.
– Кто теперь печь топит? – Лютава прошла ближе, оглядывая избу, как знакомый дом после долгой разлуки. Шелковые покрышки все те же, но и неудивительно: персидский шелк по четыре-пять поколений берегут и по наследству передают. – Все Добровед?
– Нет, он умер. Князь рассказывал. Теперь сын его, Родоша… то есть Родовед.
Лютава кивнула и застыла под оконцем, прислушиваясь к долетавшим издали звукам. В княжьем городке Витимове уже ходили по домам, собирая угощение на пир в обчине. «А кто даст пирога, тому полон двор скота…»
Тряхнув головой, она подошла к дочери, стоявшей возле лавки, и внимательно вгляделась в ее лицо. Унелада хотела опустить глаза – ей было чего стыдиться. Но что-то во взгляде матери ее удержало: в глазах Лютавы не было гнева или осуждения. Она смотрела не на саму Унеладу, а вглядывалась в нее, словно в дом через оконце, пытаясь увидеть внутри его обитателей. И Унелада поняла, как молода она еще по сравнению с матерью и насколько меньше знает. Глупо было пытаться помешать ее замыслам, но… Как ей известны не все мысли Лютавы, так и Лютаве известна не вся воля богов. И вот эту-то волю она и пыталась сейчас разглядеть. Ей ни к чему было тратить слова на упреки, как сделала бы другая мать на ее месте. Ей ли не знать, как мало властны над собою люди, подобные им?
– К нам твой жених приезжал по осени, – произнесла Лютава и села, знаком предложив дочери тоже сесть. – Хортеслав Зимоборович. Ты встречала его?
– После обручения – нет.
– Тогда откуда он знает, что ты в подземелье?
Унелада повела рукой: дескать, мало ли способов для понимающих людей, но я к этому не причастна.
– Значит, сюда он… не приходил?
Лютава и сама понимала, что обычным путем прийти в подземелье внук полоцкого князя никак не мог, но ведь способов этих много.
Унелада помотала головой.
– А ты к нему?
– Зачем? – Унелада даже удивилась.
«Я ведь выбрала другого жениха!» – читалось в ее ясных голубых глазах.
– А он говорит, что приходила ты к нему, кляла Кощеево подземелье, куда тебя судьба злая загнала, и молила прийти скорее, спасти, на белый свет вывести.
– Не было такого! – воскликнула Унелада. – Я не приходила и не молила. Разве что…
– Это была не ты! – закончила ее мысль Лютава. – Но кто? Кому понадобилось тобой прикидываться?
На этот вопрос дочь могла ответить ей лишь недоумевающим взглядом.
– За ним могла прийти… Младина, – подумав, шепнула Унелада.
Она, разумеется, знала, какая опасность подстерегала ее жениха и чем было вызвано их давнее обручение.
– О какой Младине ты говоришь?
– О вещей виле. Она же одна.
– Нет. – Лютава улыбнулась. – Она не одна. Ты забыла, что у тебя есть двоюродная сестра? И что ее тоже зовут Младина?
– Но она же…
Унелада чуть не сказала «она же умерла», потому что дочь ее вуя, угрянского князя Лютомера, в роду принято было считать умершей и поминать среди «дедов». Так говорили вслух, и только на самом дне памяти хранились тонкие намеки, когда-то сделанные матерью, что та девушка «мертва» лишь в обрядовом смысле.
– Ее же…
– Ее отдали из рода прочь, чтобы спасти от проклятия. Но она жива. Я даже не знаю, где она и у кого, но ее веретено цело, а значит, с ней все благополучно. И не может быть, чтобы наша кровь не сказалась, чтобы боги и чуры не вспомнили о ней. Наверное, она мало чего умеет, но она много чего может. И это способно далеко ее завести! А ты еще сильнее Макошины нити запутала, когда с Бранятой сбежала. Пришла пора распутывать. Уж вы поделите, девки, ваших женихов, кому какого. А то ведь Хортеслав, князь молодой, ждать судьбы у воды не станет.
– Я уже нашла свою судьбу! – Наконец Унелада набралась смелости сказать это и взглянуть матери в глаза. – А она пусть Хортеслава забирает. Все равно ее жених тоже в лесу пропал, родичи его уж сколько лет сыскать не могут. Пусть она за него идет, а я Бранемеру нового сына рожу!
– Может, и родишь. – Лютава не стала спорить. – Отчего же нет? Но что посеяно, то взойдет. А поле судьбы забросить – самому потом чертополох вместо хлеба есть. Пойдем с тобой искать их.
– Куда? – изумилась Унелада, знавшая, что ей нет ходу из этого подземелья еще почти три месяца, до самого равноденствия.
Лютава посмотрела на нее, улыбнулась и помолчала. Потом взяла за руку:
– К бабушке твоей пойдем.
И будто прыгнула куда-то вниз, увлекая за собой дочь. В этом подземелье они и так уж находились на Том Свете, но требовалась сила, чтобы отсюда шагнуть за более далекие пределы.
* * *
…Безграничный молчаливый лес. Сюда Унелада попала впервые. Здесь не было тропинок, но Лютава шла вперед, держа ее за руку, и деревья расступались перед ними, чтобы снова сомкнуться за спиной. Вернее, Унелада думала, что они смыкаются, поскольку ни разу не посмела обернуться. На этих тропах оборачиваться нельзя – это она знала очень хорошо. Невольно бросая взгляд на деревья впереди, она видела, как на них проступают лица: суровые черты, окладистые бороды, опущенные веки. Под ее взглядом веки оживали, начинали трепетать, готовясь подняться, но Унелада всегда отводила глаза, не дождавшись. Она еще не смела встречать эти взгляды.
В стороне мелькнуло что-то живое, и Унелада вздрогнула. Этот лес был неподвижен и тих: здесь не пели птицы, не ползали муравьи, не качались ветки, не трепетали листья под ветром. И потому нечто серое, мелькнувшее где-то справа, сразу бросилось в глаза. Но едва она успела это отметить, как что-то серое скользнуло и за левым плечом. «Волки!» – хотела она сказать, но по невозмутимому виду матери поняла, что та о них знает.
– Здесь всегда так, – шепнула Лютава, не оборачиваясь. – Мы же к Волчьей Матери идем.
– А далеко еще?
– Это я у тебя спрошу: далеко еще?
Унелада поняла вопрос и сосредоточилась. Перестала вертеть головой, волноваться, удивляться. Перестала противиться зову этого леса. Не поднимая век, ловила взгляды деревьев. И каждый этот взгляд будто пронзал ее мягкой иглой, не ранил, а пришивал к себе, соединяя с собой. Появилось понимание, где она находится. В душе Леса Праведного – общей душе всех своих предков, соединенных в божестве Рода…
И тогда лес расступился широко, открыв поляну, а на ней – избушку, наполовину вросшую в землю. Высокие травы закрывали ее почти до крыши, а над дерном крыши шевелили листвой тонкие березки. Войти туда было все равно что войти в землю. У дверей лежали несколько волков. Словно собаки, при виде гостей они приподняли головы с настороженными ушами. Иные встали на изжелта-серые лапы, давая дорогу.
Лютава шагнула вниз по замшелым ступеням, постучала, толкнула дверь и вошла. С замирающим сердцем Унелада следовала за ней, и с каждым шагом ее сердце будто падало все ниже и ниже в бездну. Вот она ступила на земляной пол – как на самое дно осознанного мира. Огляделась. Изнутри изба казалась просторнее, чем снаружи, стены не сразу удалось разглядеть в полутьме. На них были развешаны длинные вышитые рушники, словно в день чьего-то имянаречения, свадьбы или поминок. Разглядеть мелочи узоров не удавалось, но по общему виду Унелада догадалась, что это и есть рушники трех видов: для наречения, свадебные и поминальные, всякий на своей стене.