Три романа о любви - читать онлайн книгу. Автор: Марк Криницкий cтр.№ 29

— Что ей нужно от меня, наконец? — закричал он пронзительно и тонко. — Ей нужно мою душу? Я давно ей отдал ее всю, до последнего грамма. Пусть она скажет, что ей нужно еще.

Он подошел к Курагину и, тряся его за руки, задыхаясь и издавая особенный, болезненно-стонущий и захлебывающийся звук от втягиваемого воздуха, спрашивал:

— Ты можешь допустить, чтобы восемь лет подряд женщина беспрерывно контролировала каждую твою мысль, каждое движение, каждый вздох; чтобы ты не имел ни одного свободного шага; чтобы ты никогда не мог себя почувствовать, что ты один?.. Понимаешь, как это бывает, что человек… просто, наконец, остается один… хоть, скажем, например, в этой комнате.

Он с усмешкой и завистью мгновенно оглянулся и сделал одной стороной лица свою новую, болезненную гримасу.

— А, да нет… ты не можешь понять… Ты…

Он опять торопливо вынул из кармана часы, и в лице его мелькнула нехорошая усмешка больного человека. Выпуклые глаза были мутны и красны и опять по-новому неприятно косили. Он продолжал улыбаться, точно прислушиваясь к чему-то в самом себе. Наконец, сказал:

— И нисколько не жаль ее… Вот она, может быть, сейчас едет сюда больная…

— Что с ней?

— Graviditas, — назвал он по-латыни беременность.

Курагин (он видел это ясно) с чисто профессиональным неодобрением врача отвел глаза в сторону.

— Да, и несмотря даже на это… Ты можешь меня осуждать, презирать… Я сам себя осуждаю и презираю… Но ее все-таки могу сейчас только ненавидеть. Понимаешь, я убить ее могу.

Он поднес трясущиеся пальцы к самому горлу Курагина, потом повернулся и пошел мелкою, дробною походкою, весь согнувшись, в переднюю одеваться. Курагин притворил дверь в другие комнаты.

Петровский продолжал говорить на ходу:

— Ты понимаешь, что если я в первый раз за восемь лет приехал тебе это сказать, то…

Он торопливо надевал пальто.

— Ты преувеличиваешь… Не за восемь, — сказал Курагин.

— А я тебе говорю: да.

Он взял Курагина за пуговицу и крепко потянул ее к себе, точно желая оторвать. Он смотрел ему близко в лицо, обдавая порывистым дыханием.

В подозрительно-вкрадчивых глазах Курагина было не столько сочувствие, сколько сожаление. Закоренелый развратник и бонвиван, он все-таки непременно хотел, чтобы где-то там была хорошая, настоящая, «порядочная» семейная жизнь. Стараясь не глядеть на Петровского, он говорил:

— Что ни говори, а мне жалко Варвару Михайловну. На самом деле, она, как женщина, по-своему права. Конечно, с точки зрения свободы личности и всяких там так называемых духовных запросов… Но ведь это не больше, как наша личная надстройка… Протест чрезмерно развившегося мозга… Нам бы хотелось! Но что ты поделаешь? То — игра ума, а то — несомненные реальные требования, предъявляемые жизнью. А женщина в этом отношении как-то, брат, ближе… ко всей этой самой элементарной жизненной подоплеке. Конечно, это — трагедия. Я не спорю.

Он вздохнул и, закурив новую папиросу и высоко подняв плечи, заходил в своей короткой бархатной куртке по тесной передней. Петровский ненавидел его сейчас, как неприятного, беззастенчивого эгоиста. Он взял шляпу и хотел выйти. Курагин схватил его сзади за руки.

— Но, послушай, ты на меня не сердись… Я Варвару Михайловну знаю с детства. Для меня все это представляется совсем в другом свете. Я тебе сочувствую, поверь… Ну, как мужчина сочувствую. Это, конечно, подло, но что ты с этим поделаешь? Свой своему поневоле брат. Конечно, гадость. Но скажи мне, по крайней мере, что мне делать с Варварой Михайловной, когда она приедет?

Петровский стоял долго молча, повернувшись лицом к двери, потом сказал:

— Не знаю… Что хочешь.

Он сделал движение освободиться от рук Курагина.

— Послушай, я же не могу тебя отпустить так, — сказал тот. — Ну, обсудим… Ты ко мне приехал и не успел повернуться, как уже уходишь. Можно ли так падать духом? В конце концов, все-таки Варвара Михайловна как-никак умная и порядочная женщина. О тебе я уже не говорю.

— Ты говоришь, она порядочная?

— По крайней мере, я дам, не мигнув, по физиономии всякому (ты прости меня), кто бы посмел в моем присутствии в этом усомниться. Это, конечно, не относится к тебе. Твое дело сложное.

— Нет, ты, пожалуйста, бей, — говорил просительно-ласково Петровский, и глаза его мучительно заслезились. — Я тебя очень прошу… Потому что она — самая простая дрянь. Знаешь, как бывает дрянь?.. Мелкая, ничтожная, погруженная исключительно в пошлые интересы… для которой нет ни интересов мысли… и ничего… у которой все сводится к процессам питания, к неприкрытой чувственности… Ты, пожалуйста, бей… Я тебя очень прошу.

Прозвонил телефон, Курагин снял трубку.

— Нет, еще не приезжал, — сказал он строго. — Слушаю… Я с нетерпением буду ждать… Только моя холостая квартира так неуютна… Целую ваши пальчики.

Положив трубку, он сказал:

— Она едет.

— Я попрошу тебя сказать ей, что я еще не был у тебя… Официально считается, что я сейчас у пациента на площади возле Храма Спасителя. (Он сделал свою болезненную гримасу.) Там есть телефон. Но я должен буду солгать, что сначала заехал в переулок возле Пречистенского бульвара к воображаемой пациентке, у которой будто бы нет телефона.

Он смотрел острым, ненавидящим взглядом прямо в глаза Курагину и говорил, нарочно отчеканивая каждое слово:

— Ты понимаешь? Там я будто бы пробыл двадцать минут. Это я был на самом деле у тебя, потратив на проезд к тебе около десяти минут да десять минут у тебя. Подсчитал? Понял? Нет, ты, я тебя спрашиваю: понял? От тебя я еду прямо на площадь храма Христа Спасителя, и там уже лежит записанный номер моего телефона. «Когда придет доктор, пусть позвонит»… И я еще тебе скажу…

Он издал свой стонущий звук при вдыхании воздуха. Но больше он уже ничего не мог сказать, только сделал страдальческое движение рукой.

— Действительно, паршивое положение, — согласился Курагин, со страхом следя за быстрыми изменениями в лице Петровского.

Лишь только Петровский приехал к первому больному, ему сейчас же доложила прислуга, отворившая дверь:

— К вам уже три раза звонили из дому.

Он взял трубку.

— Где ты был? — спросила Варюша.

Он повторил ей ту ложь, о которой говорил Курагину, и прибавил, что к Курагину приехал посоветоваться о здоровье.

— Ты заставляешь меня приехать к нему лично, — сказала она. — Я не верю больше ни одному твоему слову. Все обман.

Он слушал ее, испытывая головокружение и дрожь. Одно ему было ясно: что сегодня вечером произойдет что-то огромное по своей важности. Только на одно мгновение всплыла мысль о Дюмулен, но он ее добросовестно отбросил. Об этом не надо было сейчас думать.