Такая, блин, вечная молодость - читать онлайн книгу. Автор: Люся Лютикова cтр.№ 52

– Заходи.

Я словно попала в другой мир, в нормальную московскую квартиру. Это была детская. Если точнее, комната двух подростков. Двухъярусная кровать, два стола, шведская стенка. На столе стоит компьютер, разложены тетради и учебники. Создавалось впечатление, что дети вышли погулять, а через час вернутся домой и засядут за уроки.

– У вас есть дети?! – изумилась я.

– Были, – отозвалась тетя Маша. – Они погибли пять лет назад. Пять лет, один месяц и четырнадцать дней.

Она взяла со стола фотографию: двое мальчишек улыбаются в объектив. Одному лет двенадцать, второму не больше семи. У младшего нет переднего зуба, и поэтому он смахивает на чертенка.

– Мой муж управлял автомобилем. Пошел на обгон. Лобовое столкновение. Дети умерли на месте.

Женщина говорила ровным, размеренным тоном. Казалось, для нее это привычное дело – показывать комнату мертвых сыновей. Она как будто экскурсию проводила.

– А муж тоже умер?

– Лучше бы он умер. Сейчас сидит в тюрьме, через год выйдет на свободу. Он не был их родным отцом, – добавила она, как будто это что-то объясняло.

Тетя Маша в упор смотрела на меня и молчала. До меня неожиданно дошло: она ждет, что я буду ее жалеть. Жалеть и оправдывать ее нынешний образ жизни. У русских ведь вообще принято жалеть пьяных. Ну а если у человека случилось горе, так только последняя сволочь не даст ему благословение на попойку.

Теперь ясно, почему жильцы подъезда так терпимо относятся к выходкам алкоголички. Еще бы, у женщины такое несчастье! Как-то даже бесчеловечно лезть к ней с претензиями по поводу зассанного лифта.

Я тоже человек жалостливый. Но проблема в том, что алкоголиков не переношу на дух. В этом смысле я похожа на российские законы: преступление, совершенное в состоянии алкогольного опьянения, расценивается как более тяжкое.

– Вы знаете, – начала я, – Мария... а отчество ваше как?

– Алексеевна, – после небольшой заминки ответила хозяйка.

– Так вот, Мария Алексеевна, безобразие вы творите! Сущее безобразие!

От изумления у тети Маши вытянулось лицо. А меня несло дальше:

– Мало того что привечаете деклассированные элементы со всей округи! Загадили подъезд! В лифт невозможно войти! Но какой пример вы подаете окружающим детям? Они смотрят на вас и делают вывод: ага, значит, в тяжелой жизненной ситуации можно опуститься, потерять человеческий облик. А опускаться нельзя!

У меня мелькнула мысль: и чего я привязалась к человеку? Какое мое собачье дело? Но остановиться я не могла.

– Вы знаете, сколько таких мальчишек, – я кивнула на фотографию, – гниют сейчас по детским домам? Вы хоть представляете, в каких условиях они живут? Что там с ними творят воспитатели и старшие дети? А ведь вы могли бы им помочь – одному ребенку или двум. Оформить над ними опеку или патронат. Дать им шанс! Не сейчас, конечно, а когда вернетесь к нормальной жизни. Вот вы кто по профессии?

– Кондитер.

– Вот видите – кондитер! А развели в квартире антисанитарию! Совести у вас нет, вот что я вам скажу! Пропили вы свою совесть!

Вся эта ситуация меня безумно расстроила. Тетю Машу было жаль до слез, что бы я сейчас ни кричала ей в лицо. У меня в душе вообще все смешалось в одну кучу: и Алабама, и ее сын, который остался сиротой, и тетя Маша, и ее погибшие дети, и детдомовские ребята. Всех было жалко, всем хотелось помочь, и никому помочь я не могла. Из глаз потоком хлынули слезы. Я смотрела на детские рисунки на стенах и рыдала. А тетя Маша рыдала рядом со мной.

Я полезла в сумку за носовыми платками. Платки никак не находились, слезы застилали глаза. В расстроенных чувствах я просто вывалила содержимое сумки на пол. Пачка бумажных платков обнаружилась на самом дне кучи. Безостановочно всхлипывая, я принялась вытирать слезы и сморкаться.

– Эту девушку я видела, – неожиданно заявила тетя Маша.

В руке она держала фотографию, на которой были запечатлены школьные подружки Милена Немудряк и Света Рзаева. Я до сих пор носила ее в сумке.

– Она приходила к Алле в день убийства, – продолжила женщина. – Причем дважды: сначала искала ее вечером, потом ближе к полуночи.

Я боялась спугнуть удачу.

– Вы имеете в виду эту симпатичную стройную девушку? – Я ткнула пальцем в Милену.

– Нет, вот эту, толстую.

– Неужели вы ее так хорошо запомнили?

– Запомнишь тут, – усмехнулась тетя Маша, – когда она оскорбила меня последними словами. Мы с ней на первом этаже столкнулись. Это вечером было. А ночью я Виталика ждала, – она дернула головой в сторону комнаты, где спал мужчина, – на каждый шорох выглядывала. Ну и увидела, как она в квартиру к Алле звонит. Когда Алла ей открыла, она что-то про собаку завела, я не очень расслышала. Ну и Алла ее впустила. А через час ее убили.

– А что про собаку?

– Да говорила вроде «Бобик, Бобик».

– А может, Бобрик?

– Да ведь собак Бобриками не кличут.

Это точно. Собак Бобриками не кличут. Зато Бобрик – это фамилия продюсера Алабамы. Естественно, когда Рзаева сказала, что ее прислал Игорь Бобрик, девушка впустила ее без вопросов.

– А милиции вы об этом рассказали?

– Какой милиции? – напряглась тетя Маша.

– Ну, следователь, который вел дело по факту смерти Аллы, с вами разговаривал?

– Никто со мной не разговаривал. Да и я ни с кем не буду разговаривать. С тобой вот только.

Алкоголик Виталик выполз в коридор, очевидно, его разбудили мои вопли.

– Ты, девушка, не сердись, – миролюбиво сказал он. – Нервные клетки не восстанавливаются. И язва может открыться.

Могу поспорить, что он из бывших медбратьев.

Я собрала свои вещи с пола и направилась к выходу. Перед дверью я обернулась к хозяйке и пробормотала:

– Вы меня простите, я тут несла невесть что.

– Я не обижаюсь, – отозвалась Мария Алексеевна. – Ты еще молодая и глупая.

Увы, не такая уж молодая, думала я, спускаясь в вонючем лифте. Но ума действительно не набралась.

Я в радостном возбуждении неслась к метро. Ура, расследование сдвинулось с мертвой точки! Это уже не бабские сплетни, а реальный свидетель. Сейчас я помчусь на Петровку, расскажу все Руслану Супроткину – и пусть только попробует от меня отвертеться!

Но потом, пораскинув мозгами, я поняла: ничего не изменилось. Во-первых, тетя Маша как свидетель не внушает доверия. Я представила себе ехидную улыбочку Руслана: