Пять вечеров с Марлен Дитрих - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Скороходов cтр.№ 32

Элизабет и Марлен Дитрих с родителями. Берлин. 1906 г.

Кладбищенская часовня от бомбежек осталась без крыши. Заупокойная прошла под мелким берлинским дождем. Мать лежала в гробу, сколоченном американскими солдатами из школьных парт, что уцелели в стоящей неподалеку полуразрушенной школе. Марлен простилась с матерью, а потом, уходя с кладбища, сказала друзьям-однополчанам:

– Оборвалась последняя нить, что связывала меня с родиной.

Она навсегда запомнила четверостишие неизвестного поэта, которое мать повесила над ее кроватью – под стеклом, в рамочке – в те годы, когда ее дочь еще только училась читать:

Пришла пора рассказать о человеке, который стал для Марлен не только соратником и возлюбленным. Он преобразил ее репертуар, заставил зрителя увидеть актрису новыми глазами, придав песням, написанным десятилетия назад, современное звучание. Стал человеком, который, несмотря на почти тридцатилетнюю разницу в возрасте, воспринимался Марлен не учеником, а учителем с непререкаемым авторитетом. Человеком, для которого она стирала носки и рубашки, крахмалила и утюжила их, чтобы они ежевечерне ждали его в гримерке. Человеком, без слов которого, сказанных перед концертом – «Все в порядке, малышка», она не выходила на подмостки.

О любви к нему лучше ее не скажешь: «И вот наступил день, когда в мою жизнь вошел человек, изменивший все, – Берт Бакарак. Мой режиссер, мой маэстро, самый важный для меня после того, как я решила всецело посвятить себя сцене. Он стал моим лучшим другом, а дружба – всегда свята, она, как любовь, высокая, чистая, никогда ничего не требующая взамен».

Знакомство с ним произошло точно по пословице: «Не было бы счастья, так несчастье помогло». Пословица русская, не знаю, есть ли аналог на немецком или английском, но тут звучит оправданием признание самой Марлен: «У меня русская душа, и это лучшее, что во мне есть. С легкостью я отдаю то, что кому-то очень нужно».

Тот самый Ноэль Коуард, ее друг, подвигнувший ее на концертные выступления, когда решил сам тоже спеть в Лас-Вегасе, захотел, чтобы ему аккомпанировал не оркестр, как это было принято в игорном центре, а только пианист. Один и никого больше.

– Это придаст моему пению интимный характер, – объяснил он и попросил Марлен на время уступить ему работавшего с ней Питера Матца, пианиста, аранжировщика и дирижера.

– Я только отрепетирую с ним программу, а потом подыщу кого-нибудь другого и верну Питера тебе, – пообещал Ноэль.

Репетиции продолжались не один день и не одну ночь и привели Ноэля и Питера в такое восхищение друг другом, что они решили не расставаться. Никогда.

Марлен позвонила Питеру:

– Через две недели начинаются мои концерты. По контракту. Я не могу отменить их.

– Прошу вас понять, – взмолился Питер, – я не в силах оставить Ноэля на произвол судьбы. Разрешите мне что-нибудь придумать.

От нее всегда ждали понимания, и она шла навстречу просящему. И хоть ее рука дающего не скудела, собственные проблемы по воле волн не решались. «Так было всегда, будет и на этот раз. Надо самой что-то предпринять», – подумала она. И ошиблась.

Питер Матц позвонил ей:

– Вы собираетесь петь в Лос-Анджелесе. Туда сегодня вылетает хороший музыкант, если я поймаю его еще в аэропорту, то попрошу, чтобы он связался с вами.

Это походило на авантюру. Оркестр, оставшийся без дирижера, ждал Марлен, чтобы начать репетиции. И хотя до начала выступлений в самом престижном зале столицы Голливуда оставалась неделя, Марлен, привыкшая к порядку, была готова, как она говорила, от отчаяния лезть на стену. В номере отеля «Беверли Хиллс» она металась, как зверь в клетке, не находя себе места.

И в этот момент появился он. Внезапно. Вошел, представился и сразу сел за рояль:

– Чем вы начинаете концерт?

Марлен пристально рассматривала его. Очень молод, не дашь и тридцати, стрижка ежиком и голубые глаза. «Самые голубые, какие я когда-либо видела», – заметила она. И… «Душа сказала – это он».

Ноги ее чуть заплетались, когда она пошла за нотами.

– Обычно я начинаю песней «Посмотри на меня», – неуверенно сказала. – Не знаю, верно ли это.

– Вы хотите, чтобы аранжировка для нее была сделана, как для выходной? – спросил Берт и начал играть, будто он давно знал мелодию, только ритм стал иной, непривычный для Марлен. – Попробуем ее подать так, – предложил он и подытожил: – Завтра в десять утра начнем работать.

И простился. Ошеломленная Марлен кивнула в ответ, забыв спросить, где он остановился. «А вдруг он завтра не появится, – подумала она, когда за ним захлопнулась дверь. – Неужели я больше его не увижу?» В ту минуту она и не подозревала, какое место в ее жизни предстоит занять ему.

Берт заново инструментовал все ее вещи. На фоне его оркестровок ярче проявился ее голос, в нем вскрылись новые краски. Обработанная в стиле равелевского «Болеро» простенькая песенка Пита Сигера «Куда исчезли все цветы» стала без преувеличения драматической поэмой, достигшей трагедийных высот. Особенно на словах о юных солдатах, которые навек останутся в земле и девушки напрасно будут их ждать. Гром аплодисментов вызывало исполнение этой песни, ставшей рассказом об истории жизни человека в эпоху нескончаемых войн.

Одни критики писали, что Берт приучил Марлен к свингу. Другие, что молодой музыкант добавил в ее исполнение зажигательную энергию, блеск и кокетливость, прежде не свойственную ей. Никто не спорил с ними. Было ясно: и новые, и хорошо знакомые песни исполнялись по-новому: то с озорством женщины, ждущей свидания с любимым («Ты – сливки в моем кофе»), то с ее мечтой о встрече, что унесет ее в неведомую высь («Мое голубое небо»), то решительно отвергающей любовный флер во имя настоящей страсти («Жимолость»). В этих песнях Марлен действительно раскрылась так, как никогда раньше. Нет, не нараспашку. В ее голосе звучала и таинственность, и загадочность, и вкрадчивость, и робость, только теперь они принадлежали женщине, которая знала, что не завтра, а сегодня она непременно услышит «да».

Финал ее выступления Берт преобразил до неузнаваемости. Главная песня Марлен, ставшая главной темой всего концерта – «Я создана с головы до ног для любви» звучала в мощном оркестровом переложении после каждой бисовки, а в конце программы предстала обнаженной: ничего, кроме рояля, никаких музыкальных подпорок и ухищрений, никаких световых эффектов. На полуосвещенной сцене – признание полушепотом, как последние слова письма: «Прости, но я вся создана для любви и не могу жить без нее, даже если тебе покажется это забавным». И с чувством вины, с которой ничего не поделать, она покидала, улыбаясь, сцену.