Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942-1945 - читать онлайн книгу. Автор: Ги Сайер cтр.№ 58

Перед нами открылось зрелище, которое напоминало судный день. Впрочем, возможность уснуть в тихом углу занимала нас больше, чем шальная пуля русских. От взрывов, раздававшихся с переднего края наступления, содрогался воздух, засоряя наши ослабевшие легкие. Все молчали, лишь изредка слышались команды: «Стой!», «Смирно!», и мы бросались на горящую землю. Мы настолько устали, что поднимались лишь тогда, когда полностью подавляли очередной очаг сопротивления — оставшихся без подкрепления солдат, засевших в каком-нибудь окопе. Иногда из укрытия появлялись солдаты с поднятыми руками: те, кто желал сдаться в плен. И каждый раз повторялась одна и та же трагедия. Краус по приказу лейтенанта пристрелил четверых капитулировавших, судетец двух, а солдаты из 17-й роты девятерых. Юный Линдберг, который с самого начала наступления пребывал в состоянии панического ужаса (он или рыдал, или хохотал), взял у Крауса пулемет и уложил двух большевиков. Двое убитых были намного старше парня и до последнего момента молили о пощаде. Еще долго мы слышали их крики. Но Линдберг, которого охватил приступ гнева, стрелял, пока крики не затихли.

Помню еще «хлебный дом». Мы его так назвали, потому что, перебив всех, кто в нем засел, нашли несколько буханок хлеба и расправились с ними в качестве вознаграждения за ужасы, которые свалились на нашу голову. От страха и усталости мы обезумели. Нервы наши были напряжены до предела. Мы с трудом повиновались приказам и крикам, предупреждающим об опасности, которые сыпались непрерывной чередой. Брать пленных нам было запрещено. Мы знали, что и русские не берут в плен, поэтому, как ни хотелось нам спать, приходилось поддерживать себя в полусонном состоянии, зная, что где-то поблизости бродят большевики. Или они, или мы — вот почему и я, и мой друг Гальс кинули в «хлебный дом» гранаты, хотя русские выставили там белый флаг.

Когда наше бесконечное наступление подошло к концу, мы растянулись на дне воронки и долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Мы все словно онемели. Кители наши были расстегнуты, изорваны в клочья, а от приставшей к ним грязи сливались с цветом земли. В воздухе по-прежнему грохотали взрывы и ощущался запах гари. Погибло еще четверо наших, а с собой мы несли пять-шесть раненых, среди которых был и Оленсгейм. В окопе нас собралось человек двадцать. Мы пытались привести в порядок мысли, но невидящий взор блуждал по выгоревшей окрестности, а в головах было пусто.

По радио объявили, что наступление под Белгородом увенчалось успехом. С него должно было начаться дальнейшее продвижение немецких войск на восток.

На четвертый или пятый день мы прошли через Белгород, не останавливаясь в городе. Солдаты, участвовавшие в наступлении, собирались с силами. На обочинах дороги спали бесчисленные пехотинцы. Вскоре нас погрузили в грузовик и привезли на новую позицию. Я не понимаю, в чем заключалось стратегическое значение полуразрушенной деревни, но, вероятно, с нее должно было начаться следующее наступление. Красивый ландшафт — сады крепких деревьев и ручьи, по берегам которых росли ивы, — напомнил мне почему-то Нормандию. Повсюду виднелись оборонительные сооружения и сборные пункты наступательных немецких подразделений.

Среди развалин деревенских изб мы начали сооружать позицию. Прежде всего надо было избавиться от трупов тридцати большевиков, лежавших среди руин. Мы сбросили их в небольшом садике, за которым когда-то, по-видимому, тщательно ухаживали. Стояла невыносимая жара. От ярких лучей солнца мы жмурились, и складки на наших лицах обозначались еще более резко. Свет лился и на лица убитых русских, остановившиеся зрачки которых были неестественно расширены. Я смотрел на них, и внутри у меня все переворачивалось.

— Разве не удивительно, — спокойно заметил судетец, — как быстро растет борода у мертвецов. Ты только посмотри. — Он ногой перевернул труп. В рубашке мертвеца зияло семь-восемь отверстий, вокруг которых запеклась кровь. — Небось вчера побрился, как раз перед тем, как его пристрелили. Посмотри на него. У него борода, которую, будь он жив, пришлось бы отращивать неделю.

— А вот гляньте на этого, — засмеялся другой солдат. Он расчищал здание, в которое попал тяжелый минометный снаряд. У русского солдата, которого он с собой притащил, не было головы.

— Ты лучше пойди да сам побрейся, а то, когда завтра настанет твоя очередь, тебя никто и не узнает. От твоих глупостей тошно становится. Можно подумать, ты такое впервые увидел. — Ветеран присел на кучу обломков и открыл котелок.

Мы обнаружили подвал, из которого вышел отличный оборонительный пункт, и втащили туда оба наших пулемета. Мы прорыли вентиляционное отверстие, которое засыпало, когда дом обрушился, и даже расширили его. На несколько минут прервали работу и смотрели на пролетающий немецкий самолет. Где-то неподалеку на иванов посыпался целый дождь бомб.

Гальс пробил в каменной стене дыру, соображая, как лучше устроить бойницы. Линдберг, который тоже участвовал в сооружении убежища, радовался до безумия. Все, что работало в нашу пользу, приводило его в жуткий восторг. А он только плакал от страха и мочился в штаны. Мы с ветераном пытались скобами закрепить вентиляционное отверстие, но дело не ладилось. При каждом движении наши каски бились о низкий потолок. За нами Краус с двумя гренадерами убирали камни и прочий мусор, валявшийся на полу. Один поднял пустую бутылку и, по гражданской привычке, поставил ее у стены.

Как я уже говорил, мы потеряли фельдфебеля. Командование нашим взводом взял на себя ветеран, получивший звание обер-ефрейтора. Но мы по-прежнему подчинялись приказам другого толстого фельдфебеля, который погиб через два дня. Этот мерзавец дотошно проверял нашу работу: он заставлял доделывать то одно, то другое, и даже не знал, что жить ему осталось всего два дня.

Целый день мы наблюдали за тем, как мимо проходят солдаты, с которых ручьем льет пот. А в отдалении раздавались взрывы и вспыхивали огни осветительных ракет.

Именно тогда начались наши новые мучения. Придя потихоньку в себя, мы стали осознавать, что же, собственно, с нами произошло. Нам вдруг пришло в голову, что с нами рядом больше нет ни фельдфебеля, ни Гумперса, ни чеха, ни раненого парня, предоставленного своей участи. Мы пытались стереть из памяти воспоминания о русской траншее, которую сами же обстреляли из пулемета, и о танках, кативших прямо по человеческим телам, о деревне, переполненной трупами большевиков, о разрывах снарядов вражеской артиллерии на узких улочках, напичканных солдатами гитлерюгенда, — пытались забыть о всем, что нас пугало и вызывало отвращение. Нас внезапно охватил ужас, от которого по коже бежали мурашки, а волосы вставали дыбом. Я больше не мог ощущать внешний мир: было такое впечатление, будто я раздвоился. Я знал, что не способен такое вынести — не потому, что я лучше других, а потому, что такое не должно происходить с молодым человеком, который живет нормальной жизнью, как другие люди.

Три гренадера стояли у лестницы. Ветеран, расположившийся в одиночестве у вентиляционного отверстия, через которое заглядывало в комнату солнце, шарил по карманам и раскладывал свои припасы на гладком камне. Гальс свернулся на скамье и молчал, а Линдберг и судетец молча смотрели в дыры, пробитые в стене, хотя мысли их были явно далеко отсюда. Я подошел к Гальсу и лег рядом. Несколько минут мы смотрели друг на друга, не в силах произнести слова.