Частный человек. Избранные места из переписки с врагами - читать онлайн книгу. Автор: Павел Чувиляев cтр.№ 65

На филиппику Ленина 1908 года Толстой не ответил. Казалось бы, правильно: не по чину 80-летнему маститу литератору обращать внимание на выпады 37-летнего журналиста из маргинальной левой партии. Так, да не так; не в этом случае. Вопросы в статье Ленина поставлены серьёзные. Фактически спрошено: «Эй, хозяин, ты нас слышишь»? Тут бы обладающему великим литературным даром Хозяину с Олимпа и громыхнуть: «Слышу. И отвечу, коли сами напросились». Затем размазать леваков, не оставив от них камня на камне. Но Толстой смолчал. Это чистое поражение.

4. Правда.

Чья правда сильней: Толстого или Ленина? Самое интересное, что народ Российской Империи тогда настолько уважал своих Хозяев, что некоторые стали всерьёз жить по рецептам Толстого. Ничего у них, разумеется, не вышло, и секта «толстовцев» распалась после смерти учителя. Но вследствие сурового климата русские — жестокие природные реалисты. Не получив от Толстого ожидаемого ответа о своих бедах, народ про Льва Николаевича решил правильно: юродивый; психический. А поскольку он из всего привык извлекать пользу — с паршивой овцы хоть шерсти клок! — то и сочинил:

Популярная в 1920-е песня нищих.

Говорят, подавали охотно

5. Карандашик.

Тем не менее факт существования движения «толстовцев» я считаю весьма отрадным. В 1905-м и даже в 1908-м мы не были обречены на 1917-й: левацкой социальной демагогии в России можно было противостоять. Если бы Хозяева оказались поумней. Когда я говорю о скудоумии Льва Николаевича Толстого, имею в виду не литературу (в ней граф — змей премудрый), а социальную наивность: уважаемого человека спрашивают о мастере, который в морду бьёт, а ответ получают — о Боге. Русский парадокс: создатель реализма оказался поразительно сентиментален.

Но иного и быть не могло. За 130 лет социального мира Хозяева России разлакомились и расслабились. Плюс комплекс вины: любил Лев Николаевич Толстой в онучи Платону Каратаеву покланяться. Даже бичуя социальные язвы, Хозяева России имели в подсознании, что русский мужик по инерции бунтовать не будет. И уж в их-то Ясную Поляну покрытая язвами харя точно не явится. Но человек быстро звереет, когда затрагиваются его интересы. А толпа — ещё быстрее. В 1918-м она пришла. Буквально: имение Толстого было разгромлено и сожжено восставшими крестьянами. От главного дома не осталось даже фундамента; личные вещи писателя уцелели лишь потому, что он жил во флигеле, отдав усадьбу многочисленным гостям. Есть неподтверждённые слухи об изнасиловании при погроме его дочери.

Как следовало действовать власти? Разумеется, не гнать и не отлучать от церкви великого литератора. Нужно было со всеми почестями и большим пиететом пригласить его в некий кабинет. Там очень вежливо усадить перед господином полковником; налить чаю. Далее историческая фантазия. Полковник, крутя в холёных пальцах карандашик:

— Вы, Лев Николаевич, человек серьёзный; потому давайте сразу, без экивоков. Вот вы в Лондоне с Герценом гуляете-обедаете. А знаете ли, что он английский шпион, мало того, резидент? Иуда; Россию продал! Улыбаетесь, не верите. Думаете, что в нашем ведомстве, только на подлости и провокации способны? Правильно думаете. Что же, тогда почитайте документики. Вот эта папочка, и ещё, и ещё… Вы почитайте пока, а я сейчас…

(Уходит. Пауза. Слышен лязг открываемого, затем закрываемого сейфа. Возвращается).

— Ох, граф, что-то вы побледнели. Да, душно у нас во всех смыслах… Отведайте чайку; оно помогает. Вот что, Лев Николаевич. Не должен я это делать; головой рискую. Но я все ваши книги прочёл и верю, что вы искренний России патриот. Начните-ка ознакомление вот с этой красненькой папочки. Благо, она не толстая.

(Садится. Крутит карандашик. Пауза. В гнетущей тишине слышно тиканье напольных швейцарских часов. Затем шум).

— Лев Николаевич, что с вами? Сердце? Не надо в обморок! Эх, дубина я стоеросовая; ведь пожилой же человек! Правильно нигилисты говорят: сатрап я и палач.

(Звон колокольчика. Топот ног. Плеск воды. Пауза).

— Вам лучше, граф? Вы чайку-то попейте; он по вашему рецепту, с травками. Очень полезно. Кумыса, к сожалению, не держим, воняет-с. Нет-нет, читать вы сегодня больше не будете. А то ваш друг Герцен напишет, как царские сатрапы Льва Толстого в подвале пытали. Придётся мне снова должностное преступление совершить. Давайте договоримся так: вы папочки возьмите с собой. Их, конечно, из ведомства выносить и показывать никому нельзя, но вам я верю. Кроме красной папочки: эту отдайте. При всём доверии не могу-с; люди жизнью рисковали, добывая. Через недельку жду вас обратно, документики вернуть надобно. И придётся вам, граф, снова лично приехать; в нашем деле курьерам да дворовым доверять нельзя. Тогда и красную папочку дочитаете; глядишь, в ней ещё что-нибудь появится…

(Провожает. Крутит карандашик. Подаёт трость).

— Подумайте, Лев Николаевич, вот над чем. Нам крайне необходимо сбить волну левой революционной агитации. Ваш друг Герцен… Не надо морщиться, граф: вы — гений; у вас и ошибки гениальные. Значит, ваш друг Герцен, с ним Плеханов, Мартов; в последнее время ещё молодой там появился: бывший адвокат Ульянов-Ленин-Бланк… Мы не справляемся. Что мы можем — головы рубить? Но это же гидра: одну срубишь — две отрастут. Нет, граф, нам надо людей убедить. А наше ведомство, извините, не для того поставлено; нам сие не по уставу. Нужны вы с вашим великим литературным даром. Реализм ваш нужен. Как вы по Шекспиру прошлись — так и по ним. Если надумаете, мы готовы оперативно обеспечить вас полным объёмом всего, что они пишут. Нелегальная литература, но, повторяю, мы вам верим. И в творческую кухню вашу лезть не будем; никакой цензуры. Вы не ослышались, граф: мы дадим вам полный карт-бланш. Всё, что за подписью Льва Толстого — сразу в печать. Уж это-то мы можем; это нам по уставу. И вот ещё что. Понятно, что предложение моё согласовано с высшим руководством. По секрету могу вам сообщить, что особа, на мой рапорт, вас касающийся, резолюцию наложившая, изволила при том изречь: «Не ради себя мы это затеваем, и даже не ради Толстого. А токмо ради России». Жду вас через неделю, граф. И можете сразу представить список нужных вам книг. А мы его расширим и дополним; вы, извините, многого не знаете. Честь имею.