Война за океан - читать онлайн книгу. Автор: Николай Задорнов cтр.№ 81

— Веткин еще жив, — сказал Бошняк. — Руки распухли, синюха на лице, сыпь на теле. Запас вина, что был на посту, закончился давно. Вино, оставленное Корсаковым, тоже все. Бог знает, скольких спасло оно от смерти.

Клинковстрем молчал. Он понимал, куда гнет гость, и терпеливо слушал. Потом медленно стал объяснять, что запас вина у него строго ограничен, что расходовать его не может, что с ним он не смеет расстаться, так как не знает, куда судно должно пойти по окончании зимовки, поэтому вряд ли где-либо сможет пополнить запас.

Нервы обоих собеседников были напряжены.

— Какая речь может быть о том, что будет после зимовки? — резко сказал Бошняк. — Беречь продукты и вино для плавания в Ситху, когда гибнут люди! Да как вы пойдете, если и ваша команда перемрет! Мертвым вы бережете, а для живых жалеете. Право, я не стал бы скупиться на вашем месте!

Клинковстрем удивленно поднял свои густые и жесткие белые брови. Такое выражение лица обычно очень спокойного и выдержанного Клинковстрема показалось Бошняку дерзостью, и он вспыхнул.

— Вы, кажется, готовы взять пример с господина Буссэ, — сверкая глазами, сказал он сквозь зубы.

Много обидного мог бы еще сказать Бошняк. «Возьми, ваше благородие, у них силой, — на днях сказал Бошняку один из умиравших матросов, — не дай остальным погибнуть».

Клинковстрем ссутулился, сжал виски пальцами большой своей руки и остался в глубоком раздумье. Эта Амурская экспедиция делала великие открытия. Но право, снабженному судну нельзя быть рядом с ней, так говорили ему все — и Завойко, и служащие Российско-американской компании. Они видели в экспедиции голодного бездельника-нахлебника, говорили, что она ненасытна.

Бошняк сидел и ждал ответа. Клинковстрем молчал, не меняя положения. Вдруг Бошняк резко встал и вышел. Слышно было, как он окликнул своего матроса и они отправились по трапу на берег.

Клинковстрему стало не по себе. Не раз Николай Константинович, с тех пор как построен барак и от больных освободился офицерский домик, уговаривал его переехать к себе. Впервые говорили об этом в тот день, когда команда «Иртыша» переселилась на берег со своего опустевшего судна.

Клинковстрем понимал, что на берегу в домике гораздо лучше, теплее. Но он не хотел оставлять своего судна. Люди тоже не хотели на берег, питаться там пришлось бы наравне со всеми. Но вот теперь болезнь стала косить и команду «Николая». Видя страдания своих матросов, Клинковстрем становился как бы сговорчивей. На судне в такие страшные морозы очень холодно. Он сознавал, что долг обязывает его делиться с береговой командой, что он не смеет перед лицом голодной смерти экономить лишь для своих. «И как знать, — думал он, — не придется ли мне пойти к ним на берег и попросить их приютить мою команду».

Бошняк кликнул Подобина и сбежал по трапу.

— Таков же гусь, как Буссэ! — говорил он. — Ну так пусть пеняет на себя! В конце концов я могу и приказать ему!

— Стыдно, ваше благородие, с пустыми руками идти к товарищам, — заметил Подобин, сойдя на берег. Он пошел в барак.

Бошняк направился к себе. Гаврилова не было. Несмотря на болезнь, он взял ружье и, видимо, опять поплелся за счастьем — стрелять ворон. Постели на деревянных досках свернуты. Солнце светило сквозь стекло. Николай Константинович присел за стол. «Получил ли мое письмо Невельской? Доехал ли Орлов?» — думал он. Хотелось что-то делать, чем-то помочь людям, но чем?

В двери появился Подобин.

— Что такое?

— Сушков помер, ваше благородие. Обмыли его и вынесли.

Бошняк был религиозен и суеверен, но в эти дни часто думал, что, если бы бог существовал, он не допустил бы всего этого. Странно как-то видеть величественную бухту, снега которой сверкают на солнце, торжественный лес на суровых и спокойных гранитных скалах, огромное чистое небо, а среди этой здоровой, чистой, девственной природы мучается маленькая кучка людей, словно рок над нею тяготеет.

«Не я ли виноват? — задумывался он. — Все, с кем мне приходилось соприкасаться, страдают и рано или поздно гибнут. Я это и прежде замечал. Неужели… Может быть, хорошо, что я от Невельских уехал… Господи, пощади его и Екатерину Ивановну! Странно, очень странно, вот на «Николае» есть все, а люди умирают. Неужели и это из-за меня? Я сам совершенно здоров, хотя ем мало и день и ночь работаю. Впрочем, возможно, что Буссэ все отобрал нарочно. Это явно… Впрочем… Прочь! Что за мысль! Я не смею поддаваться… Буссэ, конечно, негодяй и подлый шпион. Клинковстрем и так делится всем, сколько может. Кажется, я вспылил с ним напрасно».

За дверью послышался скрип снега и тяжелые размеренные шаги. Бошняк вскочил. Дверь отворилась. Вошел Клинковстрем. При ярком солнечном свете на его лице видны синие пятна.

— Николай Константинович, — сказал этот большой и тяжелый человек, переступая порог и нерешительно, робко протягивая обе руки, как бы не то прося прощения, не то желая обнять Бошняка. — Я ведь понимаю всю тяжесть создавшегося положения, весь ужас его, и я готов… Я согласен поделиться вином. Но только для больных.

— Теперь уж здоровых нет, кроме меня, Подобина да двух казаков. Гаврилов еле ноги волочит, и тот пошел стрелять ворон. Теперь все больны и нельзя делать исключений, — горячо заговорил Бошняк.

— Но пока ведро…

— Я благодарю вас! Но я прошу вас помнить, что потребуется еще. Напоминаю об этом как начальник поста! — вдруг резко сказал он. — При всем моем глубоком к вам уважении я, если мне будет нужно, потребую от вас. Я не могу согласиться, когда люди мрут у меня на руках, делать какие-то смешные разграничения и беречь ваши запасы только потому, что они принадлежат Компании. Долг человеческий…

Клинковстрем слушал молча и покорно. Он все это знал сам. Чуть заметный румянец слабо оживил его бледные щеки. Бошняк умолк.

— Можно ли мне к вам переехать, Николай Константинович? — вдруг спросил Клинковстрем.

— Конечно! — воскликнул тот по-детски восторженно. — Вы же знаете, что я буду очень, очень рад! И все будут рады!

Бошняк только сейчас заметил, что капитан «Николая» едва держится на ногах.

Опять неприятная мысль пришла Николаю Константиновичу. Он остро взглянул в глаза Клинковстрему, как бы что-то вспомнив. Клинковстрему так тяжело, что он не придал значения взгляду.

«А что, если и с ним что-нибудь случится? — подумал Бошняк. Неприятная мысль эта отравляла всю радость. — Очень может быть, что это возмездие». Бошняк с детства стыдился, что один из его близких был шпионом, подосланным в среду декабристов.

Заболевший Клинковстрем остался на берегу. Матросы перенесли его вещи. На другой день умерли двое: казак и матрос с «Николая». Двое финнов, взмахивая ломами, долбили на мысу мерзлую землю. К вечеру там прибавилось еще два креста.

По трапу с «Николая» скатили бочку. Но это было не вино, а солонина. На бочке надписи по-немецки. Куплена в Гамбурге. Бошняк и Подобин разбивали бочку.