Зимняя жатва - читать онлайн книгу. Автор: Серж Брюссоло cтр.№ 46

До дома Жюльен добрался, когда уже почти совсем стемнело. Необъяснимым образом ему передалось опьянение Бенжамена Брюза: он шел покачиваясь, ноги от долгой ходьбы онемели и отказывались повиноваться.

В конце дороги его ждала Клер. Она стояла, воинственно скрестив руки под грудью, глаза ее пылали гневом. Мальчик вдруг почувствовал, что мать обо всем догадалась.

— Знаю, знаю, откуда ты идешь! — почти прокричала она. — С Совиной просеки! Не дружок ли твой, Рубанок, дал адресок? Мне отлично известно, кто там живет. Навестил Брюза? И не вздумай отпираться: от тебя несет вином, а вся одежда — в стружках! Вот, оказывается, чем ты вздумал заняться? Проводишь расследование за моей спиной? Это Рубанок забил тебе голову всякими глупостями?

Какое злое у нее лицо! Маленький рот сжат так, что побелели губы, а морщинки вокруг глаз от негодования стали резче, заметнее. Жюльен подумал, что она его сейчас ударит, что на ней опять маска горгоны, поразившая его там, на Вороньем поле. Но из груди матери лишь вырвался тяжелый вздох, словно она, одержав над собой победу, решила положить ссоре конец. Повернувшись спиной, Клер устремила взгляд на багровую линию горизонта.

— Хочешь знать правду? — тихо произнесла женщина. — Что ж, тебя можно понять. Вот только не пожалел бы ты потом. Нельзя дать этим людям нас поссорить. Разумеется, они попробуют все испортить. А я-то надеялась, что мы начнем новую жизнь, привыкнем друг к другу. Хватит оглядываться в прошлое, с меня довольно! А ты… ты снова и снова заставляешь меня почувствовать, что я уже старуха.

— Я пытался, — проговорил Жюльен, — но это сильнее меня. В моей голове все время крутится одно и то же: Адмирал, Матиас… Кто из них мой отец? От чего умер Матиас? Несчастный случай, или его убили? Помоги мне во всем разобраться, сделай это, не бойся, что сочту тебя дурной женщиной! Я должен знать, должен, просто чтобы перестать об этом думать! Пойми, я ведь не любил Матиаса… и Адмирала тоже. В детстве однажды мне приснился сон, как раз в канун Рождества. Мне снилось, будто Адмирал на самом деле — переодетый Матиас, вроде Деда Мороза с фальшивой белой бородой и подушкой на животе. В том сне выяснялось, что Адмирала вообще не существовало, а роль эту играл Матиас, чтобы заставить меня поверить, будто у меня есть дед. Вот почему я никогда не видел их вместе.

Клер поднесла ладонь ко рту, и мальчик почувствовал, как она напряглась, сдерживая стон, глаза ее увлажнились.

— Ладно, — уж совсем мирно согласилась она. — Я скажу все, что ты вправе знать, даже если это тебе и не по возрасту. Сегодня же. Но потом мы забудем этот разговор раз и навсегда. Слышишь? И никогда больше ты не станешь меня ни о чем расспрашивать, никогда! Все уже в прошлом и не имеет ни малейшего значения. Попробуем забыть, если уж нам удалось пережить войну. Через несколько месяцев от немцев и следа не останется, жизнь войдет в новое русло. И помни: никогда не повторю я того, что скажу сейчас. Ни один человек до тебя не знал правды, ибо раньше не мне приходилось защищаться или оправдываться! Но тебе я выложу все, тебе единственному, и ты никому не выдашь нашей тайны, которую мы похороним вместе.

Клер быстро шагала, не задумываясь, куда идет. Поднялся сильный ветер, который то и дело смахивал с ее щек слезинки.

— Слушай же, — произнесла она с какой-то мрачной решимостью, от которой у Жюльена мучительно сжалось сердце. — Внимательно слушай! Матиас и Шарль Леурланы были безумны, оба, но я поняла это не сразу. Наивная, бесхитростная, как могла я догадаться? Их сапоги из английской кожи, трости — все производило впечатление. Настоящие мужчины — прекрасные наездники, хозяева, сеньоры. Когда они говорили со мной, сидя на лошадях, я казалась себе совсем маленькой, незначительной. Редко можно было застать их в поле пешими, вот и создавалось впечатление, что они видят дальше и лучше, чем мы — простые смертные. Зоркие стражи, наблюдатели. Когда они наклонялись, чтобы отдать распоряжение, взгляд их падал сверху как камень. До того как Шарль Леурлан явился за мной в библиотеку, меня будто и не существовало, ведь раньше я имела дело с одними женщинами: сначала с воспитательницами-монахинями, а после с хозяйкой книжной лавки, при которой была библиотека, куда я попала сразу после приюта. Я догадывалась, что все они меня не любили. В приюте мне приходилось делать все возможное, чтобы выглядеть некрасивой. Настоятельница коротко остригла мне волосы под предлогом, что у меня завелись вши, но это было ложью. Одежда мне доставалась самая изношенная, башмаки — самые тяжелые. Я страдала, но в конце концов убедила себя, что это в порядке вещей и я обязана искупать свою вину, которая состояла лишь в том, что мое лицо красиво, — ведь я причиняла боль другим девочкам, заставляя их сильнее ощущать свою непривлекательность. Знаешь, монахини особенно убедительно умеют внушать чувство вины! Ночами я молилась, чтобы какой-нибудь несчастный случай обезобразил меня или мою нежную кожу изуродовали прыщи. Особую изобретательность проявляла сестра Антуанетта, рассказывая мне о чудовищных эпидемиях оспы в XVI веке, когда в одночасье прелестные личики самых знаменитых кокеток покрылись сначала фурункулами, а потом отвратительными шрамами. Изо всех сил старалась я быть незаметной: сутулилась, скрывая грудь, а если оказывалась на людях, придавала лицу идиотское выражение. В десять лет мне пришло в голову положить между лопатками скомканный кусок ткани, чтобы создалось впечатление, будто у меня растет горб. Я готова была на все, лишь бы меня признали за свою, лишь бы жить спокойно, как другие девочки. Проведав о «горбе», настоятельница заявила, что я, мол, повредилась рассудком и теперь стану тяжким грузом для приюта…

С появлением Шарля Леурлана все изменилось. Мне уже не нужно было скрывать свою красоту — я словно обрела на нее право. Он буквально пожирал меня глазами, я постоянно ощущала на себе его взгляд, и это оказалось очень приятно. Разумеется, для меня он оставался стариком, дедушкой. Добрый Дедушка Мороз, абсолютно лишенный пола, — вот кем он был для меня. Разве можно смотреть на Деда Мороза как на мужчину? Ведь нет, правда? А он любовался мной и все повторял: «Смейтесь почаще, милочка, у вас чудесный смех! Вот уже столько лет у меня в ушах одно воронье карканье». Изысканно-любезный, очаровательный — таким он был, Шарль Леурлан. Я оказалась настолько наивной, что всерьез надеялась, будто он удочерит меня, считая кем-то вроде своей внучки. Я говорила себе: «Это пожилой человек, он долго не проживет, разве не прекрасно внести немного света в его сумерки?» Сестры-монахини в приюте часто употребляли такие высокопарные выражения. Воистину простушка из простушек! Мне представлялось, что он сделает меня своей библиотекаршей, компаньонкой, лектрисой. Обычно мы усаживались в саду, и я читала ему стихи. Представляю, как ненавидел он всю эту поэзию, старый шельмец! Порой, отрываясь от книги и обращая на него взгляд, я видела перед собой багрово-красное лицо и думала: «Как глубоко волнуют его стихи, не лучше ли выбрать что-нибудь менее грустное?» В действительности же он смотрел на мои ноги и мысленно прокручивал совсем другое кино… Но я попала в ловушку. Мне не хотелось обратно в книжную лавку, не хотелось вновь очутиться под властью дамы-патронессы. В ее глазах моей репутации уже был нанесен серьезный ущерб. Поселившись в усадьбе старика, я сожгла за собой мосты. Только такая дурочка, как я, могла поверить, что мне уготована роль служащей в частной библиотеке, ибо все в Морфоне знали, что Шарль Леурлан отличается крайним невежеством, а книги покупает на вес у старьевщиков, чтобы пустить пыль в глаза соседям и произвести впечатление на клиентов.