Емельян Пугачев. Книга 2 - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Шишков cтр.№ 145

— Я — вам? Ни-ко-гда!

— Верю… Итак, извольте: мы с вами служим не царю, а всего лишь казаку Пугачёву. И, ежели угодно, не ему, а черни… И вот я спрашиваю вас, бывшего офицера армии её величества, спрашиваю в упор: готовы ли вы в полной мере к испытаниям судьбы, связав себя службою с самозванцем? — Горбатов, сидя на кровати, засунул кисти рук под мышки, вытянул ногу, глядел вприщур на Шванвича.

Тот остановился, присел у стола, беспомощно вскинул голову.

— Собственно, об этом я еще не думал как следует, — сказал уклончиво и припал спиной к стене. — Пожалуй, думал, но… не решил еще вполне, как быть.

— Голубчик! — воскликнул Горбатов почти весело. — Да нам с вами и решать-то нечего. Обстоятельства за нас решили все. Нам с вами в удел — либо конец, как Волжинскому, от руки Пугачёва, либо честная служба ему.

Какой еще третий предвидите выход? Бегство?

— Хотя бы…

— Ах, милый юноша… Но ведь там, куда вы убежите, спросят вас: а скажите-ка, почему это тридцать два чернышевских офицера и сам Чернышев предпочли измене мученическую смерть, а ты, голубчик, на кроватке у злодея полеживал да под окошком книжечки читал?..

Что вы на это ответите? «Винюсь, мол, прошибся», — как солдаты отвечают. «Ага, — скажут, — прошибся? Срубите этому офицерику голову, чтоб он в другой раз не прошибался!» Ну, так как, Михаил Александрыч, решена наша судьба или не решена?

Шванвич некоторое время молчал, грудь его вздымалась, на верхней губе проступили капли пота.

— Вы правы… Все кончено, — глухо произнес он и опустил голову.

Глядя на него с лаской и жалостью, Горбатов продолжал:

— Сущая правда говорится: «Попала в колесо собака — пищит, да бежит».

Так и мы. Впрочем, я-то сам в свою судьбу скакнул. А почему? Надобно знать жизнь мою, чтобы понять — почему. Жестокая, нещадная жизнь!.. Как-нибудь на досуге расскажу вам про себя.

— Расскажите сейчас.

— Нет, после. Итак, мой друг… Друг, не правда ли? (Вспыхнув, Шванвич кивнул в знак согласия головою.) Итак, дорогой друг, одна, неизбежная для нас обоих, развязка говорит нам о многом… И прежде всего о том, что жизнь и долголетие н а ш е г о царя есть н а ш а жизнь, его преуспевание — н а ш успех… Да только ли наш? Ведь речь идёт об участи несметного числа людишек, коим он, реченный царь, сулит вольную волю…

Читали вы его манифесты да указы? Вот… А ежели так, то подь к черту всякое колебание мыслей!.. Вытянем! А вытянем общее дело — спасем и себя.

Что, не так? Ей-богу, так!.. И еще: вы, Шванвич, к нему, к царю-то нашему, присматривались? Присмотритесь-ка, очень советую. Конечно, Вольтера и Монтескье он сроду не читывал, зато в нем есть что-то такое… этакое, как бы вам сказать? Ну, одним словом — силища! Такой человек, ежели что вбил себе в голову, запросто не сдаст. Такого за здорово-живешь не взять. Что, не так? Так, так Шванвич! Вы приметили, как он атаманов своих в лапах держит!

— Атаманы у него дельные, — отозвался Шванвич, оживляясь.

— Дельные, башковитые и… отчаянные! — проговорил Горбатов. — Слушайте, Шванвич, а вы, надеюсь, чем-нибудь меня покормите?

— Всенепременно! Сейчас придёт мой Киселев, он нами и займется.

— И знаете что, Шванвич, — после короткого раздумья молвил Горбатов.

— Я опять про нашего государя. Особый он человек, широкой души человек и, вдобавок, немалого внутреннего зрения; берет сердце человеческое теплым, трепыхающимся, берет рукой уверенной… И вот, Шванвич, я дал себе клятву служить ему до издыхания!

Шванвич в волнении закинул под затылок скрещенные руки, прикрыл глаза.

— А я еще буду с ним говорить, — сказал Горбатов. — Всенепременно! И по-серьезному! Душа в душу.

Помолчав некоторое время, он продолжал:

— Вы, Шванвич, наверно, немало удивлены, что я вот так, вломился к вам, и по первому же абцугу с самого щекотливого вопроса закрутил. Ведь так? Не изумляйтесь, милый юноша. Я многое слышал про вашего родителя, про то, например, как он вздумал подпортить ударом шпаги портрет красавчика Орлова. Ваш родитель человек честный, стойкий, с характером. И вы в него!

Я многих ваших гренадер расспрашивал про вас… Ну, так вот… По этому самому я с вами и откровенен.

За окнами послышался нарастающий шум. Горбатов приник к окну. С песнями, с криками шагали мимо избы подвыпившие казаки, человек сорок. Они вели под руки какого-то коренастого, видимо почетного казака, с повязанным через плечо белым полотенцем. Впереди несли штоф, а на капустном листе — закуску. Вот приостановились, подали почетному казаку чарку, подали закуску, закричали «ура» и тронулись дальше.

Вошел, прихрамывая, старый гренадер Киселев.

— Что там за шум, Фаддей? — спросил его Горбатов. — Кого это вели по улице с песнями?

— А это, ваше благородие, какой-то Перфильев прибыл. С самого Питера!

Его Перфишей казаки зовут. А кто он, в точности не ведаю. Уж я подумал, не с весточкой ли какой к государю от Павла Петровича? Был слых, будто великий князь с маткой-то своей повздорил, полки сюда ведет, отцу родимому на помощь, нашему Петру Федорычу, амператору.

Горбатов подмигнул Шванвичу и сказал, обращаясь к старику:

— А тебе матки-то Павла Петровича нешто не жалко? Ведь, как-никак, сын единокровный — и вдруг супротив нее пошел!

— Кого жалко? — сердито воззрился старик на Горбатова. — Да такую жалеть — себя потерять надо! Небось, она батюшку-то нашего, а своего богоданного супруга не шибко-то жалела, как на жизнь-то его покушалася!..

Старый гренадер все повышал и повышал голос, поблескивая на молодых людей взором возмущения, а те, затаившись, глядели на него с жадным любопытством.

Затем они втроем стали полудневать, аппетитно уписывая ржаной хлеб с малосольным салом. При этом старик, как ни упрашивали его занять место за столом, устроился со своим куском в сторонке, поближе к печке: сердцем-то льни, а чин да порядок соблюдай!

1

Искры брошены — вспышки, вспышки, пламень и потоки огня. Как подожженная с многих сторон сухая степь, клубится, горит, охваченная народным волнением, восточная окраина России.

В Казанской и Оренбургской губерниях, от Саратова до Пензы, от Самары до Арзамаса, широкие тракты и малые проселочные дороги были полным-полны вышедшим из повиновения крестьянством; встречалось тут немало также помещиков, торговых и прочих людей, напуганных близкой опасностью.

Вооруженные чем попало, толпы мужиков текли громить барские усадьбы либо — по лесам и долам — к месту нахождения объявившегося «батюшки». Мужики стремились к Пугачёву; дворяне — подальше от него: в Москву, в отдаленные от пагубы губернии.