Замок отравителей - читать онлайн книгу. Автор: Серж Брюссоло cтр.№ 29

В замке ходили слухи, что барона вот-вот похоронят, потому что труп быстро разлагается.

Семья Оды приехала оказать поддержку дочери в ее горе. Жеан подумал, что дама Мао, наверное, в кровь изодрала ногтями свои щеки от отчаяния, что не будет больше подарков барона, раз не будет свадьбы. Эта мысль принесла Жеану некоторое удовлетворение.

Суд над Гомело состоялся при закрытых дверях, как и заявил Дориус, сведения о нем не просочились. Герольд еще раз проехал по улицам, возвещая, что бывший пробовальщик, признанный виновным в отравлении и сговоре с демоном, будет «за свое злодейство и вероломство» сожжен на площади на закате дня. Все радовались такому известию. Когда пособник дьявола обратится в дым, может быть, вновь вернется прежняя жизнь?

— Вот он, быстрый суд, — проворчала Ирана. — Определенно, Дориус решил со всем покончить, закусив удила.

— Я уеду завтра, — объявил Жеан. — Этот город ужасен, и я хочу как можно скорее оказаться от него подальше. А от заверений Дориуса в дружбе у меня мурашки по коже. А ты что собираешься делать?

— То же самое, — вздохнула Ирана. — Мне надо зарабатывать на жизнь, и я предпочитаю аромат пиршеств запаху костра.

«Значит, мы расстаемся», — подумал Жеан, и у него сжалось сердце.

День прошел в мрачных приготовлениях, так как палач старался устроить костер на большой площади напротив церкви. И следовало сделать это побыстрее: нельзя благопристойно похоронить Орнана де Ги раньше, чем накажут его убийцу.

Сборщики хвороста, сгибаясь под тяжестью вязанок, поднимались по городским улицам и складывали свой груз у зловещего столба. Толпа с любопытством наблюдала за этими работами; ведь впервые в Кандареке кого-то жгли; до этого довольствовались несколькими повешаниями и обычными выставлениями провинившегося у позорного столба, служившими развлечениями для уличных мальчишек.

Все увеличивающаяся гора хвороста возбуждающе действовала на чернь, и, если бы не строжайший пост, торговцы слоеными пирожками получили бы немалую прибыль, расхаживая по рядам собравшихся зевак.

Жеан наивно надеялся на чудо. Проливной дождь загасил бы огонь и заставил поверить, что Бог не одобряет эту казнь… Но для чего тешить себя иллюзиями? Поздно вмешиваться в события, к тому же виновность Гомело устраивала всех.

Ближе к вечеру пробовальщика вытащили из темницы и повезли к месту казни. Он так ослаб, что не мог стоять в повозке, пробивающейся сквозь толпу. Одетый в длинный балахон, Гомело с трудом, покачиваясь, сидел на стуле, с боков его поддерживали подручные палача. Без их помощи он свалился бы при первом же толчке.

Его вид вызвал у Жеана жалость, сострадание, сочувствие.

Лицо Гомело почернело и опухло, он еле дышал. Малые дозы яда действовали медленно, но не создали иммунитета и нисколько не обезопасили организм. Он тихо угасал, барон же скончался в конвульсиях.

Балахон до колен пропитался кровью, «испанские сапоги» раздавили его ноги. Глаза приговоренного были закрыты, казалось, он уже мертв и на костер везут бездушный труп. Чернь, заметив это, громко выражала недовольство.

— Эй! — крикнул мужчина, взобравшийся на каменную тумбу. — Вы его уже убили! В нем столько же жизни, сколько в каплуне, жарящемся на вертеле!

— Надо, чтобы он помучился! — завопила одна кумушка. — Если он не чувствует боли, то его душа не искупит грехи.

— Правильно! Правильно! — хором заорали зеваки. — Оживите его для его же блага, иначе он умрет нехристем.

Волна возмущения задержала продвижение повозки. Нельзя предать огню такого бесчувственного… это все равно, что сжечь чучело!

Помощники палача вынуждены были зайти в ближайшую таверну, взять там подогретого вина, заправленного перцем и медом, и попытались заставить осужденного выпить его.

— Пей! — вопила все та же кумушка. — Это пойдет тебе на пользу… Так я разогреваю своего мужа, когда мне нужно поднять его улитку, которая висит между ног!

Взрыв смеха встретил ее слова. Смотреть на человека, за которым подручные главного мучителя ухаживали, как за простудившимся ребенком, — в этом было что-то необычное, мутившее разум, и Жеану захотелось крикнуть, чтобы немедленно прекратили это скверное представление.

Впрочем, Гомело и глотать-то не мог вино, которое силой пытались влить в него. Его чудовищно распухший язык заполнил собою всю полость рта, пропускал только тяжелые хриплые выдохи.

— Посыпьте его раны солью! — посоветовала одна торговка сельдями. — Он сразу проснется. Если вы позволите ему спать, Бог посчитает вас сообщниками дьявола.

Недвусмысленная угроза удвоила усердие исполнителей наказания. Приподняв балахон приговоренного, один из них бросил горсть соли на раздробленные ноги умирающего; тот застонал от боли и открыл глаза. Толпа воодушевилась.

— Не мешкайте! — заорали какие-то юнцы. — Начинайте варить его, пока он очухался.

— И пусть от него запахнет горелым! — засмеялся какой-то сопляк. — Уж если нам нельзя есть мясо, так хоть понюхаем!

Конвой тронулся. Когда подъехали к куче хвороста, Гомело пришлось нести: он не стоял на ногах. К хворосту приставили широкую лестницу, чтобы служители могли занести приговоренного на самый верх. Подтянуть пробовальщика к столбу оказалось делом нелегким.

Жеан заметил, что к Гомело не проявили снисходительности: не надели на него балахон, пропитанный серой, от горения которой он быстро бы задохнулся.

Дориус старался придерживаться правил, и это поражало: не пристало человеку, участвовавшему в заговоре, имевшем целью распространение проказы, так рьяно демонстрировать свой гражданский долг.

Гомело привязали к столбу. Показалось, что он опять потерял сознание; толпа осыпала его ругательствами. Все были разочарованы; ведь совершенно очевидно, что отравитель не почувствует перехода от жизни к смерти.

— Это не человек! — поносил служителей какой-то школяр. — Это пугало для ворон!

Палач и подручные отошли, унося лестницы. Жеан взглянул на небо, но там не было ни облачка — надежды на ливень не оправдывались. На почетной трибуне восседали Дориус, Ода де Шантрель с родителями, а также несколько человек в праздничных одеждах.

Наконец палач взял жертвенный факел и пошел вокруг хвороста, поджигая его у основания в разных местах. Хворост был очень сухой и вспыхнул с потрескиванием. Палач, мастер своего дела, желая устроить красочное зрелище, кинул в костер ветки акации; дерево это горит, выбрасывая снопы трескучих искр. Толпа рукоплескала гудевшему пламени мщения, превратившемуся теперь в пылающую корону. Сильнейший жар привел Гомело в чувство. Он выпрямился, насколько позволяли веревки, и осмотрел площадь, словно вдруг осознав, что с ним происходит.

— Я проклинаю вас! — неожиданно завопил он. — Вы испоганили имя моих предков. Я невиновен в преступлении, в котором меня обвиняют. Вы совершаете большой грех, и моя кровь прольется на ваши головы. Я вас проклинаю… Пусть яд отнимет жизнь у вас и ваших детей! Пусть он отравит все живое в Кандареке, да обречет он вас на голод! О… как я вас ненавижу!