— Обними меня, — Анри обвел языком мочку уха, заставляя дрожать, — ногами.
Я чуть с ума не сошла, когда он это сказал. Мой муж умел говорить так, что хотелось принять ванну. Со льдом. Я скрестила ноги на его бедрах и все-таки застонала: ощущение полной растянутости и напряжение, горячим тугим комком пульсирующее между ног. Сильнее. Быстрее. Жестче. Сквозь тонкую ткань рубашки кора царапала спину, но мне было наплевать. Как же это неправильно… и как же… хорошо. Каждое движение отзывалось сладким спазмом, я вжималась в его пах, всхлипывала, кусала губы. Чувствуя нарастающую внутри пульсацию, дернулась, сжалась на нем — сильно. Хриплый рык Анри дрожью прошел по телу вместе с оргазмом. Я падала в небо, или небо падало на меня, золотые искры были повсюду.
С губ сорвался еще один стон, когда он подался назад, освобождая меня издевательски-медленно. А потом подхватил на руки.
— Теперь ты меня утопишь? — Губы предательски дрожали — то ли от наслаждения, то ли от осознания бесстыдства, что я творю снова и снова.
— Странные у тебя представления о супружеской жизни.
Не знаю, сколько мы так стояли: я обмякла в его руках, а он прижимал меня к себе. Только спустя какое-то время отпустил, но колени уже не дрожали. Смутно помню, как мы добрались обратно — кажется, плыли вместе. Мне хватило сил только устроиться на покрывале и ненадолго прикрыть глаза. Тень сомкнулась надо мной покрывалом, шелест листьев завораживал, скользящий по коже холодок начинал пробирать — одежда-то мокрая, но шевелиться было лень. Только сейчас я поняла, что все еще сжимаю в руке лунник, но мысль уже скользнула за грань сна, и я вместе с ней.
24
Удивительный сегодня был день. Удивительный во всех смыслах — мы не только ни разу не поссорились, но и вместо того чтобы вернуться домой, отправились в Мортенхэйм. Я была непростительно взъерошена для леди: попытки Анри соорудить мне прическу закончились ничем, потому что часть шпилек потерялась на другом берегу. Пришлось просто распустить волосы. Амазонку, на которую налипли травинки, паутина и всякая мошкара, я отдала горничным на чистку. А вот с тем, во что переодеться, возникли проблемы — в гардеробе не нашлось ничего достаточно… женственного. В конце концов я все-таки откопала платье дебютантки — бледно-мятного цвета, уже не модное, но интересное. Неглубокое декольте подчеркивали кружева, лиф плотно облегал стан, а короткие пышные рукава-фонарики смотрелись симпатично.
К счастью, я в него влезла. И как-то слегка помолодела даже. То ли из-за холодного цвета, то ли потому что последний раз я его надевала в семнадцать. Десять лет назад… Целых десять лет.
— Как я выгляжу, Ирма?
— Замечательно, миледи. Мне очень нравится.
Удивительно, но мне тоже нравилось. Вот только нормально ли это — появляться в платье дебютантки в моем возрасте? Какое-то время я смотрела на себя в зеркало, раздумывая — а не переодеться ли? Потом решила оставить как есть. Вино приятно кружило голову, поэтому все запреты казались надуманными и несущественными. Если что, скажу, что мне напекло голову.
Комнату Анри отвели не в гостевом крыле, а рядом с моей. Но дожидаться его я все-таки решила в гостиной. Шла по коридорам и поражалась тому, каким большим и холодным мне кажется Мортенхэйм. Таким знакомым и в то же время далеким, точно я не была здесь те самые десять лет. В прошлый раз, когда мы приезжали с Луизой, я такого не чувствовала. Или просто не замечала?
До гостиной не дошла, невольно свернула к библиотеке и остановилась в нерешительности. А потом толкнула дверь, с наслаждением вдыхая знакомый запах бумаги, дерева, кожи. Передо мной раскинулась длинная зала, в которой можно потеряться, одна из самых больших в замке. Царившую здесь темноту, подчеркнутую задернутыми портьерами, разрушать не стала, не стала зажигать светильники. Пошла вдоль стеллажей, запрокинув голову — от высоты захватывало дух. Лестница между этажами и передвижные лестницы, с которых лучше не смотреть вниз. Бесконечные ряды книг: я скользила пальцами по истертым корешкам, даже перчатку сняла, чтобы чувствовать ярче. Нет, это место — мой единственный дом, и об этом следует помнить.
— Догадывался, что найду тебя в библиотеке.
Негромкие шаги: Анри шел следом, но я не остановилась. Слишком уж много он обо мне знает. Слишком хорошо меня чувствует. Как никто другой.
— Ты наверняка целыми днями пропадала здесь.
Все ближе, ближе и ближе. Я подавила желание ускорить шаг, обернулась, сложила руки на груди.
— А где пропадал ты, пока я пропадала здесь?
Анри приблизился. Сумерки за окном давно сгустились, вечер плавно перешел в ночь, но мы были отрезаны ото всего мира. С одной стороны — стеллажи книг, с другой — каменные стены и драпировка портьер. Интересное чувство, как во время солнечного затмения. Когда на минуту над землей сгущается ночь, но из-за темного диска по краям разливается свечение, и ты понимаешь: сейчас полыхнет так, что глазам станет больно. Я вглядывалась в лицо мужа, в тонкий, едва уловимо сияющий ободок радужки. Не так давно, здесь же, я спросила его о том же самом. Но как он ответит сейчас?
— В те годы мне было нечего тебе предложить, Тереза. Я был сопливым мальчишкой без прошлого и будущего, с сомнительным настоящим. Все, что у меня оставалось, — документы родителей и моя кровь. Залог того, что я смогу вернуть свою жизнь. Или то, что от нее осталось.
Он взял меня за руку — ту, что была без перчатки, погладил ладонь.
— А потом? Когда все наладилось?
— Я не собирался жениться. Даже не думал об этом.
— Вообще?
— Вообще. Пока ты один, ты в ответе только за себя самого.
— И что же заставило тебя передумать?
— Ты.
Тепло текло вдоль запястья. И по сердцу тоже.
Непростительное, запрещенное тепло.
— Но ты даже не знал меня. Не знал, понравлюсь ли я тебе.
— Не знал.
— Тогда почему я? Почему не любая другая?
Разговор леди Джейн с подружками впечатался в память. Не будь Анри моим мужем, очередь к нему выстроилась бы до вэлейской границы. Но энгерийские юные леди — это всего лишь верхушка айсберга. Не представляю, сколько в его жизни было женщин — взрослых, опытных соблазнительниц, рядом с которыми я лишь жалкая тень. Ярких и остроумных, с роскошными формами, блистательных, как он сам. Сердце неприятно кольнуло, а еще захотелось что-нибудь разбить или вцепиться в волосы тем женщинам — всем и каждой, которые остались в его путешествиях. Глупое, саднящее чувство, от которого не так-то легко избавиться.
— Детей ты не хочешь, а помимо крови во мне нет ничего выдающегося. У меня не самый легкий характер, красавицей назвать сложно…
Анри приложил палец к моим губам:
— Мне не нужны другие, Тереза. Только ты.
От неожиданности я даже не нашлась, что ответить, а он наклонился ко мне, положил ладони на плечи.