Места не столь населенные - читать онлайн книгу. Автор: Моше Шанин cтр.№ 5

Вещей и документов Ивана Петровича в морге не оказалось, только ключи от квартиры на тесемке.

В выпрошенном синем санитарском халате без пояса и сапогах на босу ногу Иван Петрович немало повеселил прохожих.

Но ключи не пригодились, потому что в двери своей квартиры Иван Петрович не обнаружил замка, к которому эти ключи подходили бы. На стук в дверь ему открыл некто в майке, пахнущий чесноком. Он молча – что пугало больше всего – вывел Ивана Петровича из подъезда и дал пинка.

В ЖЭУ выяснилось, что Иван Петрович по документам – мертв, и даже имеется акт, а в квартиру, по очереди на жилье, заселен некто Сидорчук, приватизировавший квартиру в тот же день. Скорость, развитая Сидорчуком, навевала на тревожные мысли. Заявление в милиции у Ивана Петровича не приняли: не хватало им еще заявлений от покойников.

У выхода из отделения милиции Ивана Петровича ждала машина, а в машине трое, и слова одного из них, по которым очень складно выходило, что лучше бы Ивану Петровичу исчезнуть, а раз жизнью своей он с актом о смерти не совпадает, так это поправить намного легче, чем он думает, благо и дорога в морг ему, Ивану Петровичу, известна, и никому ничего за это не будет, потому что – верно – акт.

Стоит ли удивляться, что уже на следующий день Иван Петрович прибился к бомжам, на свалку. Хотя слово «прибился» здесь не совсем подходит, потому что оно вызывает ненужные ассоциации с некими условными берегами и морями; на свалке же нет гаваней – и тем более тихих, нет портов – и тем более приписок, а есть там только приливы и отливы. Поэтому более уместно будет сказать «появился среди». Иван Петрович появился среди бомжей, на свалке, и отбросил фамилию и отчество как рудимент.

И устроился неплохо, между прочим. Заделался «металлистом», сдатчиком металла то есть, – высшая каста на свалке. Быстро вник, какому шоферу и сколько давать, чтоб сгружал металл на «его» территории. Сбилась своя бригада – не друзья, конечно, тут не дружат; кореша, кенты, напарники. Отстроил себе шалаш не шалаш, а даже можно сказать хибарку, кота завел – продукты проверять – и вообще стал за здоровьем следить, делать зарядку по йоговской системе – по книге, на свалке и найденной.

Соседей приучил к карточным играм: наберется трое – преферанс, четверо – бридж, покер – при любом составе. Игра обычно сопровождалась дегустацией настоек, которых Иван напридумывал множество: «Тайга» на сосновых и еловых иглах, «Макака» на бананах, «Гагры» на мандаринах, «Старая жена» на лимонах, «Новая жена» на апельсинах и так далее. На основе настоек готовились коктейли: «Гарем» – «Старая жена» и «Новая жена» в равной пропорции, «Гарем в тайге» – треть «Гарема» и две трети «Тайги». Спирт для настоек брал не какой-нибудь там технический, а именно что медицинский; остальное – валялось под ногами и требовало обработки зачастую минимальной.

Однажды подобрал подстаканник, выброшенный уже повторно кем-то на свалке, видно, подумали – «шлак», «мельхиорка», а он сразу распознал серебро; продал в антикварную лавку, и денег хватило на еле ползающий, но автомобиль – «жигули-копейку». Кое-как подлатали, в скупку стали ездить сами, ночью по объездной дороге; номера новые сделал Вова Антрацит, прозванный так за почерневшее свое лицо, за такие фокусы он срок и получил когда-то и недавно только освободился.

Такие истории немедленно попадают в золотой фонд свалочных легенд, легенд, придуманных не для развлечения и смеха, а для веры.

Ближе к осени с дальнего участка притащили коробку, полную всяких сувенирных мелочей, безделушек и фотографий. Иван хотел было задвинуть ее под кровать и разобрать позже, но с верхней фотографии, смытой, переклеенной на картон, на него смотрела его, Ивана, бабушка. В параллельной галактике Сидорчук устраивал жизнь, обживался на новом месте.

А на свалке, в первые же заморозки, в ночь, умер Вова Антрацит – пьяный, он не дополз до своей землянки десяток метров. Он должен был соседям пару-тройку тысяч, и об этом полагалось бы и забыть, но здесь долги брались и с мертвых. Тело вынесли на трассу, сразу за город, где водители, вырвавшись на простор, прибавляют скорость. Иван занял позицию, стал выглядывать подходящую машину – иномарку с женщиной за рулем. Спустя час ожидания он дал отмашку фонариком. За ближним поворотом двое подельников вынесли тело на дорогу и побежали вперед – остановить машину, если не остановится сама. Ну а дальше все было просто: удар, подпрыгивающая машина, остановка, труп и трое переговорщиков, согласных, что человека все равно не вернуть, и сам виноват, но похоронить надо по-человечески, и решить можно на месте, по-тихому, а если денег мало, то они согласны взять украшениями… Никто не торговался, и три раза повторялось представление, и вполне Вова мог войти в историю как единственный человек, четырежды мертвый за один только день.

Потом пришла беда – пожар на свалке. Сгорели все хибарки, и это – накануне зимы, зимы у Белого моря. Иван вытащил из огня один только табурет и отправился куда глаза глядят. Шел он на юг, потому что отсюда и можно идти только на юг, по трассе М8 «Архангельск – Москва».

Дорога до Левоплосской дорого ему обошлась, многое он видел в пути и многого натерпелся, и вот тогда-то на его лице и застыло этакое выражение, словно его вот-вот хватит кондрашка.

Так его и прозвали левоплоссковские – Косоротик.

– Ваня Косоротик, ну, тот, бродяга, дом у него на краю. Да ты видел, лодки шьет, Петьке Радио гроб он и сробил. Слыхал историю? Мишка его в реку с трактора упустил, так гроб до Студенца доплыл. Там выловили багром, а мог и ниже вполне. Ладно шьет.

Явка с повинной

По существу дела могу сообщить следующее. Жизнь – это фрукт навроде репы или лука. Сок есть и мякоть в том фрукте, сладость и горечь есть в нем. Но горечи мы не желаем, а сладости нам только давай, мы до той сладости порато жадны. Пуще пчел мы жадны и краев не видим.

Я тебя, Гена, с самого что ни на есть начала знаю, а это, считай, тридцать годов. А тридцать годов – это тебе не шутка и не чих собачий – тридцать весен и тридцать зим, я тебя снаружи знаю и изнутри, и что в голове твоей делается, и что в душе твоей топчется да с ноги на ногу переступает. И ты мне скажешь, Гена, что человека родители делают, а я отвечу на это твое старорежимное мнение, что вовсе не родители человека делают, а случай, поступок и подвиг.

А если нет за человеком каким случая, поступка или подвига, так и нет человека, считай. Бродит по миру организм зряшный, рот едой набивает и под солнцем греется без толку. И много у него отговорок: то бисер ему не тот, то свиньи не те, то обстоятельства неподходящи. Я так скажу: нам войны не выпало, в этом счастье наше, и в этом наша погибель. Где нам познать друг дружку, где нам зеркало взять, чтоб рожи увидеть свои немытые без прикрас и искаженья?