– Не знаю, – ответил он честно, не решившись соврать, что любит, понимая, что нельзя действовать в лоб. – Чем-то ты меня… – Он замолчал, не умея подобрать слово. – Разве ты не видишь?
– Тогда, два года назад, видела… А ты ушел, даже не попрощался. Одевался и смотрел на меня, боялся, что проснусь. А потом выскочил из дома… как будто боялся, что побегу догонять… – Она не собиралась говорить ему это, гордость не позволяла, но сейчас не выдержала. Обида ворочалась в ней, причиняя боль. – И в Вене… как чужой! Как будто все забыл, ничего не объяснил…
– Лара… – осторожно начал он, целуя ее. – Лара, ты понимаешь, иногда случается так, что человек совершает поступки, которые… не красят. Я не должен был… – Он пробирался в словах, как в колючих кустах, боясь зацепиться. – Понимаешь, я не имел права… Я попал в город случайно, у меня было дело… А когда встретил тебя… Я не должен был оставаться, понимаешь? – Он заикался, но так было естественнее. Слушая себя как бы со стороны, он с удовлетворением отмечал, что врет вполне достоверно. А что речь бессвязна – значит, волнуется, переживает. А как еще говорить в постели? Тут эмоций больше, чем слов.
У него мелькнула мысль, что он сейчас пытается оправдать беглого братца, оправдать подловатый его поступок, но старается не для него, а для себя. А вот зачем старается – на этот вопрос внятного ответа у него не было. Лара ничего о брате не знает, как источник информации она бесполезна.
Это трясущееся ничтожество, Карл Мессир… надо же, имечко себе придумал! почувствовал его в зрительном зале… Или увидел и снова ударился в бега. Андрей помнит свое мгновенное бешенство, когда понял, что тот снова ускользнул. Помнит, как они прочесывали этот балаган, рвали на себя двери, не пропуская ни одной щели. Он и рыжая шавка, встреченная случайно в баре, – соратник-подельщик. Они метались по театрику, и в нем нарастало чувство, что все напрасно, что Карл Мессир уже далеко. Он был вне себя от злобы и бессилия, понимая, что упустил красивый шанс «взять» братца… за жабры. Дурак, не так надо было действовать! Ну ничего, утешал он себя, рано или поздно… Рано или поздно пути их пересекутся. Он даже знает, где. Знает! И будет ждать… там.
А Лара… Он вдруг подумал, что мстит брату, отбирая у него Лару. Мысль эта была вполне нелепой – брат бросил нелюбимую, случайно встреченную, не нужную ему женщину, какая там месть… Ушел некрасиво, тайком. Андрей словно видел его, поспешно натягивающего на себя одежду, крадущегося к двери. Ну, попадись ты мне, думал он угрюмо. Счет к беглецу вырос и включал в себя также и постыдное бегство от Лары, что было совсем уж непонятно. Но так случается – человек вдруг перестает понимать себя…
– Я не хотел обидеть тебя, я… дурак! – сказал он. – Мне не нужно было так… Я заставил себя уйти. Если бы ты проснулась, я бы не сумел уйти… понимаешь ты это или нет? – Обычно ему вралось много легче. Но сейчас он и сам не знал, вранье это или нет.
– Что случилось с твоей женой?
– Она погибла. В апреле. Я вернулся из Вены, а она… ее уже не было.
– Ты любил ее? – спросила Лара, помолчав, не решаясь спросить, что случилось, жалея его.
«О женщины!» – подумал он, а вслух сказал:
– Не знаю. Мы неплохо жили…
– Ты не собирался возвращаться… сюда? – спросила Лара после молчания.
– Не знаю, – ответил он не сразу, переключаясь. – Честное слово, не знаю! Наша встреча в Вене была… как гром с ясного неба. Я не знал, как держаться с тобой… как будто ничего не было или извиняться. Не знал, нес что-то не то, видел, что отталкиваю тебя, и не мог найти верный тон. Я подыхал от стыда. И снова удрал!
– Как удрал?
– Не позвонил твоей подруге, улетел на другой день.
– Но… Рита сказала, ты звонил!
– Нет. Хорошая у тебя подруга. А ты ведь тоже удрала. Почему?
Лара рассмеялась тихонько:
– Не знаю… Боялась, наверное. Подумала, если ты меня опять бросишь… Решила, что брошу первая!
– Не брошу! – И, оторвавшись от ее губ, пробормотал: – Никогда!
– В Вене ты показался мне другим… – произнесла она уже под утро, когда зеленоватые рассветные сумерки потянулись в комнату из сада. – Я тебя не узнавала… Не внешне. Внешне ты почти не изменился.
– Я и самому себе кажусь другим, – ответил он искренне. – Два года назад с тобой был другой человек…
– Другой? – Она привстала, опираясь на локоть. Настороженно заглянула ему в лицо.
– Другой, – подтвердил он, ухмыльнувшись. По своей привычке играть с людьми, он играл так же и с Ларой, не мог удержаться. Его тянуло к ней, и это было неожиданно и непонятно, шло вразрез с его понятиями о свободе, вызывало неосознанный протест и желание бунта. – Я вырвался из своей жизни, как из клетки, – продолжал он, нащупывая верный тон, представляя себя актером на сцене, продолжая слушать себя со стороны. – Никто не знал, где я. Даже телефон отключил. Три дня я ни о чем не думал… сидел на веранде, смотрел на тебя. – Он одернул себя – не надо зарываться. Если Лара почувствует фальшь – скукожится, уйдет в себя. – Мне никогда еще не было так хорошо… Это была свобода. Ты моя свобода!
Он резко притянул ее к себе и прижался ртом к ее рту, передавая ей свои нетерпение, жадность и желание…
…Андрей спал, лежа на спине, разбросав в стороны руки. Длинный, смуглый. Дышал неслышно. Лара стояла на пороге спальни. Одетая – в джинсах и свитере, – собиралась готовить завтрак, да задержалась. Она стояла на пороге и смотрела на спящего Андрея. Все как тогда. Как будто и не было этих двух лет. Он вернулся…
Она так часто видела эту картину – Андрей лежит на ее постели, разбросав руки. Все три их ночи он спал, разбросав руки, а она сидела рядом, не могла насмотреться. Мерно поднималась его грудь, темнела родинка ниже правого соска, билась синяя жилка на шее.
«Ну что? – спросил кто-то внутри. – Ты счастлива? Ведь ты этого хотела. Счастлива?» – «Не знаю, – ответила она. – Ничего я не знаю!»
Глава 4
Цеховые разборки
– А ты меня не дурачишь, Карлуша? – Данило Галицкий, наклонясь, заглядывал Карлу в глаза. – Вы, фокусники, все с приветом, и фантазии вам не занимать. История, извини меня, вроде как из кино… про эти… дозоры или Гарри Поттера. А я матерьялист, если помнишь. Чем и горжусь. В данной истории тебя оправдывает только одно! Частично. – Он поднял палец и замолчал значительно. – Касса! – И, видя, что Карл не понял и смотрит недоуменно, пояснил: – Касса осталась! Ты сбежал, а деньги оставил! Значит, не полная сволочь, а в лучшем случае псих, что в корне меняет расклад. Хотя, допускаю, просто забыл или не успел. – Махнул рукой на встрепенувшегося Карла. – Ладно, верю, верю… – Он помолчал немного и добавил: – Отдает шизой. Хотя, как сказал один весьма неглупый человек, отсутствие паранойи не гарантия, что за вами не следят.
Бывшие друзья и коллеги сидели на ободранной скамейке в глубине городского парка, подальше от любопытных глаз. Карл вытирал кровь, все еще сочившуюся из носа, несвежим носовым платком. Левый глаз заплывал, дергал болью, наливался синевой и почти не видел.