Приморские партизаны - читать онлайн книгу. Автор: Олег Кашин cтр.№ 25

Губернатор налил водки, выпил залпом и лег прямо в ботинках на диван. Разговор с Ивановым получился короткий, но хороший, продуктивный. Скоро выборы, и он понимает, что не справился с обязанностями, серия убийств сотрудников милиции, убийство депутата областной думы и убийство уважаемого местного бизнесмена – слишком много крови для одного губернаторского срока, и он надеется, что президент сможет найти более подходящую кандидатуру для столь непростого региона. «Надеюсь, вы не подумали, что я вас сейчас прошу подыскать мне должность в Москве, нет, не прошу, более того – считаю, что к госслужбе я уже не годен», – и, собственно, это был весь разговор, Иванов похлопал его по плечу – да, мол, понимаю, не годен, конечно, все в порядке, отпустим даже до выборов. Свобода.

Деньги – с деньгами у него проблем не было. Дом в Черногории, конечно, для заслуженного отдыха не годится, но можно купить что-нибудь во Франции, не проблема. Наверное, сначала надо поездить, выбрать место, Лазурный берег ему не нравился категорически, Альпы поприятнее, но постоянно жить в горах – нет, это не то. Наверное, лучше Нормандия или Кот-д’Аржан – там прямо настоящая Прибалтика, та, какой она была бы в идеальном мире.

Смешно, но еще месяц назад он всерьез думал о продолжении политической карьеры – в отличие от большинства других губернаторов, его карьера была именно политическая, он был по профессии политик, он начинал в девяностые, он избирался в Госдуму одномандатником, собирал подписи, ходил на дебаты, заключал альянсы – он это умел, у него получалось, и даже когда в девяносто девятом году он, поставив не на тех, сказал на митинге, что Ельцина ждет судьба Чаушеску – даже это ему не повредило в новые времена, быстро со всеми помирился, поставил заново – уже на кого надо, – и через пять лет получил симпатичную, в общем, область, на которую претендовало несколько гораздо более влиятельных, чем он, москвичей и петербуржцев. Просто он умнее их, сильнее их, круче их. Он всегда это про себя понимал.

Была книга, в которой дети участвовали в сложных соревнованиях, финалом там была погоня по лабиринту – надо было найти в нем кубок, кто найдет, тот и победил. Но кубок на самом деле был волшебный в самом плохом смысле: ты прикасаешься к нему и проваливаешься напрямую в ад, и никого уже не интересует, первое ты занял место или второе. Ты уже в аду.

И губернатор – он по поводу себя тоже уже понял, что он в аду. Он опытный человек, он все понимает и очень много знает, российская политика для него хоть и лабиринт, но такой, в котором ему знаком каждый уголок. А предпоследний, четыре дня назад, разговор с Ивановым сбил его с ног, даже не удивил – уничтожил его, опрокинул, как тот кубок, и он, конечно, заслуживал, чтобы его теперь отпустили, и здорово, что Иванов это понял.

Он лежал на диване, смотрел на большую карту России на противоположной стене. Раньше было восемьдесят девять регионов, сейчас, после всех укрупнений и объединений – то ли восемьдесят, то ли уже меньше. Он был где-то в пятидесяти, все разные, где-то ледяная пустыня до горизонта, где-то холмы и на них деревни, где-то горы, где-то степи, и везде, в общем, хорошо – если ты приезжаешь туда во главе или просто в составе официальной делегации, лучше всего – с президентом, и тебя везут на вертолете на берег Байкала, а там на берегу накрыт уже стол, и бурятский фольклорный ансамбль пляшет перед тобой, пока ты ешь омуля; о российском государстве можно разное говорить и особенно думать, но если отнестись к нему как к такому секретному турагентству для своих, то это будет лучшее турагентство в мире, никакому Куку не снилось. «Я буду питаться отборной икрой, живую ловить осетрину, кататься на тройке над Волгой-рекой и бегать в колхоз по малину», – мечта, а не жизнь.

И четыре дня назад, когда он говорил с Ивановым, вернее – Иванов говорил с ним, – он вдруг представил, как будто его вертолет сломался и падает куда-то вниз – в Россию. Что-то похожее было у одного его знакомого, с которым они несколько раз вместе летали на охоту, стреляли на Алтае каких-то редких местных козлов из Красной книги, тоже ведь идеальный туризм, но однажды тому знакомому не повезло, его вертолет, набитый тушами козлов, не выдержал тяжести и упал в тайгу, и именно ему, тому знакомому, при падении, когда лопасти винта еще крутились, оторвало голову, хоронить пришлось в закрытом гробу, но ладно гроб – на похоронах все со значением переглядывались и нехорошо усмехались, потому что список погибших был совсем неприличный, там и модели из модельного агентства, и гармонист из фольклорного ансамбля, и банщик из управделами президента – и все на виду, вся Москва в курсе. Он тогда старался не думать, что было бы с ним, если бы и он полетел на ту охоту, но теперь она его все-таки догнала, вот сейчас, в собственном кабинете, и он смотрел на Россию, распластанную по противоположной стене, и думал о матерях тех парней, про которых ему сказал Иванов. Они ему всегда будут сниться, и они на самом деле и есть Россия, и он смотрел на нее, смотрел и понимал – вот так она умирает. Страна умирала, а он на нее смотрел.

Щукин сразу почему-то понял, что их привезли расстреливать. Когда высадили на пустом пляже, сняли наручники и велели «отдохнуть», он вспомнил какие-то сцены из непонятного кино, или из книг, или еще откуда-то – может, из сюжетов программы «Время» о том, как косовским сербам албанцы вырезали органы на продажу. Расстреляют, вырежут печень – ну и пускай. Правда когда-нибудь всплывет, люди узнают и отомстят. Партийцы, или отец, или кто-то вообще незнакомый – неважно, но что узнают и отомстят – в этом Юра Щукин не сомневался, потому что из этой веры он сам весь и состоял, больше в нем ничего не было кроме то ли выдуманной, то ли интуитивной, то ли еще какой-то, но в любом случае ничем не доказанной уверенности в том, что народ однажды разберется и все устроит по справедливости, а пока этого не произошло, надо жить, никого не обманывая и не делая подлостей, нести людям правду по мере возможностей и по мере того, насколько ты сам знаешь правду – этого мало, да, но этого и достаточно, потому что у остальных и такой правды нет, у остальных нет ничего.

Юру били на допросах, но били не страшно, не смертным боем, он был готов, что будут забивать до смерти, но по его поводу, наверное, была какая-то особая инструкция, чтобы ни в коем случае не убить и даже не доводить до потери сознания, и еще, скорее всего, в инструкции особо отмечалось, что надо беречь лицо, и по лицу его никогда не били, только в живот и по почкам. Били одни, допрашивали другие, и у этих других задача была одна – добиться признания, что выражение «стрелять по кокардам» придумал он сам, и то воззвание во «Вконтакте» сочинил и разместил тоже он. Но поскольку ни то, ни другое правдой не было, Юра ни в чем не признавался, и его снова били, но снова вполсилы, чтобы не убивать и не портить лицо. Каждый день около десяти часов вечера.

А тут вдруг выдали одежду, надели наручники, посадили в микроавтобус и повезли к морю – дорога знакомая, он сразу понял, что к морю. Привезли на пляж, и зачем еще можно везти арестованных на пляж – расстреливать, конечно, в этом-то Юра не сомневался.

С ним было еще трое, один незнакомый бородатый, про которого Юра почему-то сразу понял, что он мент – то ли выражение лица, то ли поза, черт его знает. Двух других он знал, с ними ему однажды устраивали очную ставку. Один нацист, другой антифа, субкультурщики, он на них всегда свысока смотрел и за людей не считал. Следователь надеялся, что они с Юрой знакомы по прошлой жизни, но нет, даже не виделись никогда раньше.