Приморские партизаны - читать онлайн книгу. Автор: Олег Кашин cтр.№ 19

– Нет.

– Потому что нет смысла жить, учиться и бороться, если после смерти только лопух вырастет. Уж лучше сразу в гроб. Но этого не происходит, так? Значит, атеисты не настоящие. Боятся чего-то.

– Боятся расстаться с жизнью, она же одна, другой не будет.

– Одна, и смысла в ней нет. Жизнь атеиста бессмысленна. Поэтому я считаю всех, кто не кончает с собой, религиозными. Даже тех, кто называет себя атеистом.

– Хорошо, я религиозный, мне это важно от вас слышать, – Химич вдруг заволновался, но он и ждал, что будет волноваться в этом разговоре, поэтому не удивился, так и надо. – И люди, в том числе плохие, которые вокруг меня – они тоже религиозные, так?

– Так.

– И вот как мне с ними жить? Хорошо, я неправильно сказал, они не плохие, они просто мне неприятны и даже мне враги. Что мне с ними делать?

– Есть мудрая пословица: с волками жить – по волчьи выть. То есть оказался среди волков – будь как волк, оказался среди тараканов – ползай как таракан. А у нас иначе: среди тараканов или среди волков ты должен быть православным христианином и никем больше, понимаешь?

– Понимаю. Не понимаю, что мне делать.

– Православное христианство – это не витрина вот такого магазинчика, которая должна привлечь людей, и все равно, что с ними дальше будет. Православное христианство – это вещь, которая требует от человека всей его жизни. Человек должен сжечь и комфорт, и уверенность в собственном будущем, и надежду на деньги, и надежду на власть, в том числе собственную. Или Бог, или жизнь.

– Я просто хотел о другом спросить. Вы говорите – Бог или жизнь, хорошо, я согласен, но что это значит на практике? Есть ли у меня право решить, кто имеет право на жизнь, а кто не имеет?

– Знаешь, раньше бы я тебе сказал, что такого права у тебя нет, но сейчас я сам теряюсь, когда задаю себе такой вопрос. Ты слышал, наверное, у нас в области кто-то повадился милиционеров убивать, даже генерала убили, да?

– Слышал, конечно.

– Ну и вот. Я священник, я знаю, что я должен быть за добро и за жизнь, но когда я слышу, как кто-то убил милиционера, я думаю – вот найти бы тебя, подонка, да и зарезать бы. Это было бы по-божески, по справедливости. Потом я, конечно, молюсь, искушение и так далее, но я понимаю: поймал бы этих убийц я – рука бы не дрогнула.

Такого поворота беседы Химич не ожидал, и на этой ноте стоило бы уже закончить разговор и уйти отсюда, потому что понятно уже, что пришел не по адресу, но вежливость требовала довести беседу до какого-то логического завершения. Перешел почти на шепот:

– Но это же немилосердно.

– А знаешь, – батюшка не удивился возражению, контраргумент у него уже был готов, и голос стал стальным: – Знаешь, вот если бы под Бамутом или под Урус-Мартаном мы думали о милосердии – что было бы тогда? Да России бы вообще уже не было.

Догадаться было несложно, но Химич не мог не спросить:

– А вы там были? А кем вы там были?

– Областное УВД, специальный отряд быстрого реагирования. Зам командира, – и как будто извиняясь, совсем другим тоном, – по воспитательной части, по воспитательной.

Химич пожал батюшке руку, вышел из храма. Посмотрел по сторонам – шестнадцатиэтажки, двадцатиэтажки. Никого не жалко, совсем никого.

Судили человека за нападение на милиционера при исполнении. Тихий райцентр, маленькое здание суда, единственный пристав, пожилой и нестрашный, худенькая судья в застиранной и ушитой мантии, жестяной двуглавый орел на пыльной бархатной подкладке, секретарь суда с огромными накладными ногтями. Провинция, с какой стороны на нее ни посмотри.

Публики в зале – жена и дочка, и еще какие-то муж с женой, наверное, соседи. Прессы вообще никакой, откуда здесь вообще прессе взяться. Возле открытой (гуманизация правосудия!) клетки стоит человек, такой-то такой-то, какого-то года рождения, мы вообще о нем ничего не знаем, да и знать, наверное, не надо, просто человек и все, гражданин Российской Федерации. Что было – была драка у соседей, и еще одни соседи, романтики, вызвали милицию. Ну, в самом деле – если люди дерутся, наверное, милиция должна их разнимать, правовое сознание. Милиция пришла, всех разняла, и в дверь позвонила вежливо – так и так, нужны понятые, пройдемте в соседнюю квартиру. А человек не хочет в соседнюю квартиру, он только с работы, и жена тоже с работы, и ужин на столе стоит приготовленный, горячий, только сели за стол – начальник, позови кого-нибудь другого, не пойду я к тебе понятым. Как не пойдешь? – и сначала аккуратно за плечо, потом захватом за шею, потом волоком, и вешалка с куртками в прихожей падает на пол, и милиционер ослабляет хватку, и человек встает с пола и этой вешалкой милиционера по шее – эй, ну ты чего?

А дальше уже наручники, и мера пресечения, и пыльный местный адвокат, который с прокурором на рыбалку ездит, не стесняясь, и вот суд этот, жестяной двуглавый орел и судья в мантии, статья такая-то УК, статья такая-то УПК, характеристика с места работы, справка о телесных повреждениях, все скучно, все неинтересно, три года общего режима – общего, не строгого, это важно. Жена смотрит на мужа, дочь смотрит на отца, пыльный адвокат загораживает – не страшно, еще апелляция.

Богдану Сергеевичу к крыше его машины проезжающий мотоциклист на светофоре прицепил магнитную мину, доля секунды – и все, нет больше никакого Богдана Сергеевича, хотя, если подходить к этому формально, Богдан Сергеевич был везде – и на руле, и на дверных ручках, и и сиденьях, и Башлачев, осматривая место преступления, почему-то думал, хоть и не сентиментальный человек, о жене и детях ночного губернатора, которым вот это придется хоронить.

Вообще-то надо было думать о самом убийстве – кто, почему, зачем, – но Башлачев уже понимал, что никаких идей у него нет и вряд ли будут. Вот уж приехал, вот уж убийца губернаторов. Ты не убийца, товарищ генерал, ты просто чиновник по особым поручениям, который с особыми поручениями ни хера не справляешься, и о чем ты доложишь министру, о чем доложишь президенту? Отдал какие-то распоряжения, сам в кишках и мозгах ковыряться не стал, даром что старый опер, пошел пешком в управление – это рядом совсем, близко.

В управлении сразу запищало из приемной – губернатор на проводе, соединять? Губернатор говорил испуганно, звал к себе, Башлачев посмотрел на часы – как будто время имело какое-то значение, – сделал серьезное лицо, да, приеду, конечно. Вышел из кабинета, вызвал машину.

У губернатора уже сидел Сорока, и Башлачеву почему-то сразу хватило интуиции раскрыть убийство Богдана Сергеевича – да, конечно, Сорока, а кто еще. Потом уже без интуиции, разумом – а ему-то это зачем? Ответа не нашел, сел молча напротив Сороки, губернатор – справа за своим столом. Никто ничего не говорит, сидят молча, еще бы каждому в руку табличку «мы подавлены», хотя и без таблички все ясно.

Богдана Сергеевича действительно взорвали люди Сороки – начальник УФСБ был в курсе неожиданного сближения ночного и обыкновенного губернаторов и предполагал, что это может быть опасно для социально-политической стабильности в регионе, на страже которой он, Сорока, стоял. Убивать бандитов – у него же такое уже было со «Свечой», и благополучно обошлось, да и вообще, если люди рассказывают друг другу легенду о «белой стреле», то кто-то должен быть «белой стрелой», и почему бы Сороке не быть ею, он же чекист, он должен делать все сам, а если порассуждать, то ведь и Гринберга могли убить люди Богдана Сергеевича, а Гринберг – это дестабилизация, и если догадка про Богдана Сергеевича верна, то убить его самого – это стабилизация. В мысленном изложении теория генерала Сороки казалась ему самому симпатичной и убедительной, хотя если бы произнес ее вслух – да вот хотя бы сейчас, этим двум слушателям, – то сам бы прекрасно понял, что это довольно глупая паранойя и ничего больше. Но в том и заключается главный секрет Федеральной службы безопасности Российской Федерации, что никто никогда не знает, что происходит в головах ее генералов, и самые дикие параноидальные теории, вызревая под лобными костями старых и молодых чекистов, рано или поздно взрываются магнитными минами на крышах машин Богданов Сергеевичей.