Галина Вишневская. Пиковая дама русской оперы - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Андреева cтр.№ 32

В своей книге «Отмытый роман» Иван Толстой ^[112] писал: «Потому что этот человек преодолел то, что все остальные писатели в Советском Союзе преодолеть не смогли. Например, Андрей Синявский ^[113] посылал свои рукописи на Запад под псевдонимом Абрам Терц. В СССР в 1958 году был лишь один человек, который, подняв забрало, сказал: «Я Борис Пастернак, я автор романа «Доктор Живаго». И я хочу, чтобы он вышел в том виде, в котором он был создан». И этому человеку присудили Нобелевскую премию. Я считаю, что эта высшая награда присуждена самому правильному человеку в то время на Земле».

Мало того, что против Пастернака ополчился Союз писателей; газеты и журналы, заводы и фабрики, колхозы и птицефабрики считали своим долгом разбирать ситуацию на своих собраниях. «Группу студентов Литературного института под угрозой исключения заставили идти по улицам Москвы к Дому литераторов, неся плакат: «Иуда, вон из СССР!». Наконец, состоялось общее собрание московских писателей, где все выступавшие называли Пастернака «продажным писакой», «врагом, предавшим свой народ», приветствовали исключение его из Союза писателей и требовали изгнания его из СССР… Коллеги дошли до того, что цитировали хулиганское выступление Семичастного как самое удачное в определении качеств писателя».

Неудивительно, что под таким нажимом Борис Пастернак отказался от Нобелевской премии, но это ничего не изменило. Ростроповичу и Вишневской тоже предложили выступить с критикой романа, но Галина Павловна заявила, что она книгу не читала и не может вынести собственного суждения. А если согласиться выступить с критикой, что называется, за компанию, то не исключено, что после, будучи на очередных гастролях за границей, когда ее спросят, что именно ей не понравилось в романе, она будет иметь бледный вид, так как понятия не имеет даже, о чем он. Не может же она, в самом деле, признаться, что ее заставили так сказать! Что же касается Ростроповича, то Мстислав Леопольдович вместо заседания просто уехал в Иваново, где у него был назначен концерт.

В то время их еще не решались тронуть. Вишневская одновременно работала над несколькими операми и концертными программами. Керубино в «Свадьбе Фигаро», Катарина в опере В. Шебалина ^[114] «Укрощение строптивой», «Аида» и «Мадам Баттерфляй» («Чио-Чио-сан»). В общем, Галина Вишневская с ее непревзойденным голосом была нужна и востребована. Добавьте к этому, что публика уже заждалась ее после декретного отпуска. В общем, на выходку примадонны не обратили внимания, ну, или сделали вид, будто бы не обратили.

Для спектакля «Аида» Вишневская распорядилась пошить ей простое красное платье, которое выгодно смотрелось в сочетании с черной кожей эфиопки Аиды и стройной фигурой Галины. Обычно на спектаклях Аиду как прислужницу египетской принцессы Амнерис одевают так же, как принцессу, но только победнее. Идея простая – она носит то, что дарит ей ее хозяйка. Галина же решила, что костюм Аиды должен передавать ее потрясающую индивидуальность, быть простым и изысканным. Таким, чтобы с первого появления на сцене она бросалась бы в глаза.

Меж тем, в театры была введена новая мода – «декады». Например, декады искусства национальных республик. Во время «декады» отменялись все спектакли, а в театрах начинались концерты, состоящие из сольных выступлений певцов, хоров, танцевальных коллективов и музыкальных ансамблей. В течение десяти дней продолжалось это нашествие, во время которого раздавались ордена и медали, присваивались очередные и внеочередные звания.

Тогда «…министром культуры был Михайлов ^[115], до того много лет занимавший пост первого секретаря ЦК ВЛКСМ, а еще раньше, в буйной юности, – бандит и гроза московских окраин по кличке Каргузый», который однажды предложил ни много ни мало ввести в репертуар Большого театра оперы всех национальных республик Советского Союза. Логично: ставят же в том же Азербайджане оперы русских композиторов – Мусоргского, Чайковского, Глинки! Неизвестно, чем бы кончилась эта гениальная идея, если бы его не заменили Екатериной Фурцевой.

Новая министр Галине даже в чем-то нравилась, нормальная баба, правда, любит выпить, обожает золотые цацки, но да ведь это все можно понять. Например, согласно воспоминаниям самой Вишневской, госпожа министр не гнушалась и взятками: «Предпочитала брать валютой, что могу засвидетельствовать сама: в Париже, во время гастролей Большого театра в 1969 году, положила ей в руку 400 долларов – весь мой гонорар за 40 дней гастролей, так как получала, как и все артисты театра, 10 долларов в день. Просто дала ей взятку, чтобы выпускала меня за границу по моим же контрактам (а то ведь бывало и так: контракт мой, а едет по нему другая певица). Я от волнения вся испариной покрылась, но она спокойно, привычно взяла и сказала: «Спасибо…»». «Были у нее свои артисты-»старатели», – продолжает Галина Павловна, – в те годы часто выезжавшие за рубеж и с ее смертью исчезнувшие с мировых подмостков. После окончания гастролей такой старатель – чаще женщина – обходил всех актеров «с шапкой», собирая по 100 долларов «на Катю», – а не дашь, в следующий раз не поедешь. Мне это рассказывали артисты оркестра народных инструментов на гастролях в Англии. Собирала у них дань подруга Фурцевой, певица нашего театра по прозвищу «Катькина мочалка» (та ходила с ней вместе в баню). Она часто ездила именно с этим коллективом. От хозяйки были у нее специальные инструкции, так что она знала, что покупать, набивала барахлом несколько чемоданов и волокла в Москву. Охочая была Катя и до водки, частенько среди бела дня появлялась пьяная на театральных репетициях и просмотрах, особенно в последние годы. И все же было в этой простой русской бабе большое обаяние».

Общаясь с работниками культуры, Фурцева обычно старалась «заговорить им зубы», придет такой-то музыкант просить отправить его за границу, а она ему давай совсем о другом рассказывать, тот невольно включится в разговор, да и забудет, зачем приходил. С Вишневской такое не проходило, она спокойно выжидала, пока Катя изложит свою точку зрения, а потом продолжала гнуть свое, та перебивает и снова уводит в свое русло, Галина выждет пару минут – и заново к своему вопросу. «Главное было – не упустить, не забыть собственной мысли и, как только Катя умолкнет, успеть эту мысль протолкнуть. Она мне про Фому – я ей про Ерему».