Плешь Ильича и другие рассказы адвоката - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Ваксберг cтр.№ 26

Наступил сентябрь, все вернулись после каникул, все, кроме Виталия и Лиды. Потом пришло письмо. Лида писала, что ждет ребенка и что решила год пропустить, а там видно будет: наверно, перейдет на заочное. Про Виталия в письме не было ни слова. И сам он в свой мединститут не вернулся тоже.

Загадок стало еще больше — ни к одной из них подобрать ключ следствие не смогло.

Постепенно о них забыли — о Лиде и о Виталии. Забыли и об Антоне: жизнь есть жизнь. Перевязанные веревкой, три пухлых тома лежали в архивном шкафу — время от времени их возвращали снова на следовательский стол. Случалось ли где-то убийство или грабеж, появлялась ли бандитская шайка — всюду искали след, который мог бы привести к тому злополучному делу. Искали, но не находили.

Бесследно исчез и перстень. Где только не пытались его найти: у ювелиров и спекулянтов, на толкучках и даже в пивных. Тщетно! Скорее всего, убийца, убедившись в своей ошибке, просто выбросил эту медяшку, сулившую ему только разоблачение.

Много лет спустя следствие возобновилось. Арестовали одного грабителя, и он в порыве раскаяния признался, что на душе его есть еще один грех: давным-давно оглушил он зимним вечером какого-то мужчину, чтобы ограбить, но, заслышав шаги, убежал. Сразу вспомнили об Антоне, проверяли эту версию дотошно и долго — и все зря! Оказалось, речь идет о случае совершенно другом, про который и вовсе никто не знал: потерпевший легко оправился от удара и в милицию не обратился.

Потом пришел сигнал из одной колонии: рецидивист с солидным стажем похвалялся умением выходить сухим из воды. Среди его побед было убийство, совершенное примерно в то самое время, когда погиб Гусаров. Рецидивиста этапировали, снова подняли все дело и опять впустую: похоже, преступник просто морочил голову следствию, чтобы скрасить немного однообразие лагерной жизни.

Справедливость, казалось, не восторжествует уже никогда.

Человека, который сидит передо мной, нельзя назвать стариком. Не только потому, что ему еще нет шестидесяти. В его облике вообще нет ничего старческого. Он даже элегантен, тщательно выглаженный костюм спортивного покроя хорошо сочетается с модной стрижкой густых серебристых волос, ухоженные руки поглаживают только что купленный альбом цветных репродукций — он лежит, дрожа, у него на коленях, и мне все время кажется, что вот-вот шлепнется на пол.

Но удивительно пустой, ничего не выражающий взгляд у этого человека. И такой ровный, такой бесцветный голос, хотя рассказывает он историю поистине страшную.

Его зовут Виталий Романович Большаков, он врач, хирург, готовился защищать кандидатскую, но не вышло, текучка заела — у хирурга всегда так много работы! Интересуется музыкой, литературой, искусством, жаль — свободного времени так мало, так мало… Подумать только — приехал в Москву, а нет возможности походить по музеям: надо сразу же возвращаться, в больнице без него ну просто никак… Обожает Стендаля — лишь для него находится время всегда: перечитывал столько раз, что некоторые страницы может цитировать наизусть.

Суждения доктора не банальны, за ними видна не нахватанность, а мысль, он из тех, про кого говорят: интересный собеседник. Отмечаю это невольно, думая совсем о другом. О том, что он счел нужным мне рассказать и что исключает возможность бесед на посторонние темы.

Рассказ этот не исповедь, а информация, без которой наш разговор вообще не имел бы смысла. Он приехал ко мне специально, по чьей-то рекомендации, в надежде быть понятым и получить деловой совет. И сейчас ему не до Стендаля, хотя по дороге ко мне редкий альбом он все же купил.

Антон упал, даже не вскрикнув, сразу, после первого же удара.

— Странно, — говорит Большаков, — меня всегда считали тщедушным. Я и сам так думал. Оказалось, в определенные моменты рука обретает силу.

И я смотрю на его руки, ухоженные, тонкие, и стараюсь представить себе тот «определенный момент», когда они обрели силу, чтобы убить человека. Не врага — товарища. Пусть счастливого соперника, но все же товарища. И даже друга.

Любовь слепа? Да, пожалуй. Неразделенная, она еще и зорка. Она видит то, что не заметно равнодушному взгляду. Ибо смотрит иначе — напряженно и ревниво. Для всех Лида и Антон были просто приятелями из общей компании. Для Виталия — влюбленными. Он заметил это. Как? Кто знает… Заметил, и все. И понял, что это — всерьез. Он следил за каждым их шагом, ничем не выдавая себя. Зачем? Ясно — зачем: он очень любил Лиду. Больше жизни. Так он мне и сказал: больше жизни. Своей и чужой.

Его считали застенчивым. А он был просто скрытным. Никто не знал, как он страдает. Он научился прятать свои чувства за дежурной улыбкой. За молчанием. За упорством, с каким одолевал пугающие своей толщиной научные труды.

Что было ему делать? Уехать и постараться все забыть? Или выяснить отношения в надежде, что его неземная любовь не останется без ответа? Трудно сказать, как он поступил бы, если бы не слишком преуспел в своей слежке: оказалось, что Лида, от всех таясь, дважды посетила врача.

Поликлиника при больнице была учебной базой того института, где учился Виталий. Узнать секрет не составило никакого труда.

Итак, скоро будет ребенок. Обычно, когда врач сообщал эту новость незамужней девчонке, были слезы, испуг. Но Лида обрадовалась: с отцом ребенка распишется через месяц, так она сказала врачу.

Вот тогда и созрело решение. Оно казалось безумным, Виталий сам не верил, что исполнит его. «Убить, убить», — твердил он себе, но думалось, что это только слова — от бессилия и отчаяния.

Так думалось. А делалось другое: вечерами уходил он «на работу» — изучал путь Антона от читальни домой, присматривался, где меньше пешеходов, где раньше гаснут окна в домах. И еще — заранее украл из дежурки тяжелую мраморную пепельницу, припрятав ее до поры до времени между двумя тюфяками.

— Допустим, вам удалось бы скрыться, — говорю я Большакову. Мне тем легче это допустить, что я знаю определенно: ему удалось. — Допустим. Но была ли гарантия, что Лида потом выйдет замуж за вас?

Опять я вижу пустые, остановившиеся глаза, слегка оживленные снисходительной усмешкой.

— Гарантии не было, был расчет. Избавиться от ребенка уже поздно, а стать, как теперь выражаются, матерью-одиночкой — стыдно. Какой там стыдно — немыслимо: я знал нравы ее среды… Для нее, казалось, после смерти Антона уже не было выхода, а для меня это был единственный шанс: наши интересы совпали. Шанс оказался счастливым.

Счастливым?! Как страшно звучит это слово в рассказе о кровавой истории, искалечившей несколько судеб! И он сам, понимая это, вносит поправку.

— Не счастливым, конечно, просто удачным. Иначе говоря, все вышло именно так, как я рассчитал. Когда Антона не стало, я сказал Лиде, что он доверительно раскрыл мне их тайну, что я знаю все, решительно все. И, ничем не выдав своих чувств, предложил исполнить дружеский долг перед несчастным Антоном, покрыть грех — жениться на ней и признать ребенка своим. Для нее это был тоже единственный шанс. Наверно, если бы я предстал перед нею влюбленным, который воспользовался ее несчастьем, она отказалась бы… А так — могла ли она отказаться?