Тихая ночь - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Эллингворт cтр.№ 45

— В каком смысле добраться?

Он удивленно посмотрел на Мари-Луиз.

— Убить, разумеется. Наша цель — физическое уничтожение немцев. Мы победим в войне, только если будем убивать больше врагов, чем враги убивают наших. Вопрос лишь в том, когда мы начнем. Я не могу назвать дату, потому что сам ее не знаю. Я жду инструкций. И пока я их не получу, никто ничего не должен предпринимать. Понятно?

— А как же подготовка? — вступила в разговор Жислен. — И поставки оружия?

— Над этим работают. Осталось недолго. По идее, в течение следующего месяца мы сможем начать и уже в конце лета разработать первые операции. Вероятно, это будут бомбовые удары.

— А репрессии?

— Они неизбежны.

В комнате повисло молчание.

— И это вас не тревожит?

Все устремили взгляды на Мари-Луиз. Виктор посмотрел на нее, затянулся сигаретой и ответил:

— Во время Великой войны ^[90] в этом городе была ставка фельдмаршала Хейга, не так ли?

Она кивнула.

— Полагаете, каждое утро Хейг просыпался и говорил: «Сегодня я убью и покалечу тысячи молодых солдат и столько же гражданских»? Нет. Не думаю. Подозреваю, что в своих молитвах — а он, безусловно, был человеком набожным, — Хейг говорил Богу: «Пожалуйста, помоги мне победить в этой войне и загнать агрессивную страну обратно в свои границы, чтобы миллионы мирных людей могли спокойно жить дальше. И прости мне ужасную цену, которую я плачу, чтобы добиться этого». Тревожит ли меня, что во время войн гибнут невинные люди? Конечно. Я не Гитлер. Но это плата, неизбежная плата за применение силы. К сожалению, мы не избавимся от бошей путем переговоров. Петен думает, что сумеет это сделать, но каков результат? У него был год, и чего он достиг? Боши понимают только язык силы. Ничто другое не сдвинет их с места; поэтому мы сейчас здесь. Возвращаясь к вашему вопросу: да, это меня тревожит. Но я четко разделяю причину и следствие. Войну начали боши, и убивают невинных людей они — не я, не вы и не летчик «томми», который сбрасывает бомбы не на склад боеприпасов, а на школу. — Он медленно затушил окурок и остановил задумчивый взгляд на коньяке. — Готов ли я быть безжалостным? Да. Готов. Потому что, если мы ввязываемся в войну — а нас уже втянули, нравится нам это или нет, — то скорейший способ поставить точку — это делать то, что должно быть сделано, как можно жестче и эффективнее. Кто-то, по-моему, Клаузевиц ^[91], говорил: «Умеренность на войне — непростительная глупость». Я с ним согласен. Если я стану в отчаянии ломать руки, от меня не будет никакой пользы, а вот если задушу боша, это может приблизить конец войны.

От последней фразы веяло каким-то шокирующим зверством. Бомба или пуля отгораживали убийцу от жертвы. Но осязаемость удушения, образ погибающего от асфиксии человека, давление, которое необходимо оказать, чтобы перекрыть гортань, обнаружили бесчеловечность того, что им предлагали, во всей вопиющей полноте. Мари-Луиз невольно представила клокочущую смерть Адама от ее рук, его багровое лицо и свое — забрызганное его слюной. Она выставила вперед ладонь, чтобы не упасть, и схватилась за край стола так сильно, что побелели пальцы.

Она почувствовала, что Жислен взяла ее под руку.

— Ты в порядке, chérie?

Мари-Луиз кивнула, заставила себя глубоко вдохнуть и почувствовала, как туман перед глазами опять собирается в четкий фокус.

— Да. Спасибо. Здесь душно. Прошу прощения. — Она помотала головой, чтобы мысли прояснились, и неубедительно улыбнулась. — Извините.

— Тут не за что извиняться. — В голосе Виктора слышалась тревога. — Вот. Выпейте воды.

Мари-Луиз с благодарностью отпила из стакана и взяла предложенную сигарету. Успокаивающее действие никотина разлилось по телу.

— Порядок?

Она кивнула Виктору. Он откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на нее.

— Полагаю, пистолеты и бомбы можно оставить другим, согласны? — Он улыбался. — Вам необязательно кого-то убивать, есть множество других способов нам помочь. Серьезно. Вам от этого легче?

Мари-Луиз закивала и шумно сглотнула.

— Хорошо. Тогда начнем.

Холодные весенние дожди, которые лили в конце апреля, отошли вместе с нарциссами, и с приближением мая скороспелое лето расстелило на полях первый травяной ковер, мерцавший в разводах пыльцы. Ставни распахнулись, и комнаты, которые зимой стояли сырыми и заплесневевшими, заливал солнечный свет. Город вывернулся наизнанку, высыпал на улицы, чтобы лучше впитывать тепло после долгого прозябания в сумраке. Старушки рассаживались в креслах по диагонали к улице и беззубо сплетничали о делах молодежи. Соседи, общение которых обычно ограничивалось вежливыми кивками, стояли, привалившись к дверным косякам, и обменивались историями, подставляя солнцу плечи, всего несколько недель назад сутулившиеся от пронзительных зимних ветров.

В укрытии прихожей и лестницы планировалась поездка в Париж. Дважды заговорщики слышали, как Мишель Анси приближается к дому со стороны черного хода, и, ни слова не говоря, поворачивались и расходились в разные стороны: та, что на лестнице — в спальню, тот, что на стуле — в гостиную. В этом было что-то ребяческое, и после они хихикали, точно сорванцы, которым удалось благополучно избежать наказания.

Париж был детской мечтой Мари-Луиз, заманчивой, но вместе с тем пугающей. Ей хотелось избавиться от провинциальности своего воспитания, но врожденная застенчивость мешала ухватиться за альтернативу. В предстоящем визите крылась такая же дихотомия. Мари-Луиз хотела окунуться с этим мужчиной в Париж своего воображения, но знала, что это может повлечь — нет, обязательно повлечет за собой другие открытия, которых она жаждала и одновременно страшилась. Ей всегда представлялось, что такие сомнения — удел несчастных в браке, что к измене приходят дорогой печали и неудовлетворенности. Она же не сомневалась, что счастлива с мужем — нисколько не сомневалась. Жером был удивительным мужчиной и проделал с ней путь от робкой невинности до обоюдного удовлетворения. Он бывал вспыльчивым и сердитым, но в балансовой ведомости, которую Мари-Луиз мысленно составляла, это не могло числиться наказуемым проступком. Так почему она оказалась в такой ситуации, почему смотрит на другого мужчину? Приходилось заключить, что причина только в нем самом. Абсолютно по-другому, но Адам тоже удивлял и притягивал ее, ценил и лелеял в ней лучшие женственные черты. В отличие от Жерома, он распространял вокруг себя ауру спокойствия, которая позволяла расслабиться, давала передышку от сложных мыслительных процессов, так часто изнурявших Мари-Луиз. Дух состязания был в нем не настолько силен, как в Жероме — Адам не хуже и не лучше, он просто другой. Именно эта неспособность установить между двумя мужчинами качественный разрыв так волновала Мари-Луиз: подобный разрыв мог бы оправдать ее терзания и фантазии. Напрашивался вывод, что она любит обоих, и каждого — за его достоинства, но такая дедукция не смягчала чувства вины, от которого она ворочалась в короткие ночные часы.