Румянцевский сквер - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Войскунский cтр.№ 47

Сквозь немоту, сквозь страшную, как в могиле, тишину прорвался еле слышный сперва, а потом все более отчетливый стук метронома.

Врач с седыми бровями озабоченно покачал головой: кости срастались медленно и, судя по рентгеновскому снимку, неправильно. Хотя снимок очень неясный… пленка некачественная…

Из полузабытья Саша слышал высокий голос врача:

— Что вы хотите, Аня, дистрофия — она и есть дистрофия.

— Я хочу, чтобы он жил, — послышался низкий голос бабушки.

Саша не умер. Шел уже март, ледяное солнце зимы чуть потеплело, горсовет объявил очередное повышение голодной нормы на хлеб. Саша ходил по больничным коридорам с палкой: нога, освобожденная от гипса, ступала неуверенно. Было ощущение, что разладились в теле все кости. В день, когда его выписали, свалилась Анна Степановна. Лежала на узкой тахте в лаборатории. Саша приковылял навестить ее, глянул и похолодел: бабушка, с синими кругами вокруг закрытых глаз на высохшем маленьком лице, казалась мертвой. Вдруг она раскрыла глаза и уставилась на внука, он услышал ее слабый голос:

— Тебе дали экстракт?

Он качнул головой: хвойный настой, которым стали в ту весну поить ленинградцев от цинги, сегодня ему не принесли. Анна Степановна поднялась с тахты.

— Бабуля, лежи! — испугался Саша. — Не вставай, не надо!

Она постояла несколько секунд — словно молча уговаривала сердце не рваться. Потом, шаркая теплыми туфлями, держась за Сашино плечо, направилась в кухню, где варили экстракт.

Может, кому-то и помогала пахнущая хвоей желтая настойка, но Сашу от цинги не уберегла. Кровоточили десны. Ноги, покрытые красной сыпью, ныли не переставая. А вот как держалась Анна Степановна? Упрямая, резкая, она заставляла Сашу ходить. Чуть не силой выволакивала его из дому на солнце — слабое, весеннее, но все-таки уже не злобное, как зимой. Саша сидел на приступке у подъезда, оцепенело глядя, как женщины, уцелевшие к тому дню, разгребали высокий блокадный снег, везли его, скрежеща лопатами, к каналу и сбрасывали. Но однажды, когда из-под снега высунулась рука замерзшей, пролежавшей неведомо сколько месяцев женщины, Саша болезненно застонал. Оцепенение слетело с него, как дым под порывом апрельского ветра. Он доковылял до бабушки, стоявшей с лопатой над раскопанным трупом. Бабушка обняла его, тихо плачущего, и прижала к себе.

В конце мая возобновилось движение по Ладоге, прерванное во время таяния ледовой дороги. С одним из первых караванов судов, шедших на ту сторону блокадного кольца, покинули Ленинград Анна Степановна и Саша. Нет, не добровольно уехали: и в мыслях не было эвакуироваться. Ранним утром заявился милицейский лейтенант в сопровождении рыжеусого сержанта, объявил об административной высылке, бумагу показал — и велел за два часа собраться.

Кто-то невидимый, неведомый распоряжался их жизнью — Саше это было непонятно. Лейтенант торопил. Пока Анна Степановна набивала чемодан одеждой, Саша запихивал в портфель свои тетради и книжки. Книги все, конечно, не поместились, пришлось ограничиться двумя — «Приключениями Травки» и «20 тысячами лье под водой», а прочие, уцелевшие от огня «буржуйки», бросить.

— Куда мы поедем? — спросил Саша, обратив на лейтенанта взгляд нездешних своих глаз.

— Куда надо, туда и поедете, — буркнул тот. — Давайте, давайте, надо на поезд поспеть.

Комнату он умело опечатал бумажной полоской и сургучом. Сутулая старуха Докучаева осенила уходящих крестом.

Хорошо хоть, недавно трамваи пустили. С пересадками доехали до Финляндского вокзала. В дачном вагоне поезда, набитом эвакуированными, было шумно — кто-то радовался, кто-то печалился, то и дело возникал детский плач. Лишь трое сидели молча — Анна Степановна, Саша и рыжеусый сержант Хомяков. Сержант хмурился, сопровождать высылаемых выпало ему тоже не по доброй воле — дома осталась больная жена с ребенком. Анна Степановна смотрела, не мигая, в окно, губы ее были сжаты плотно и как бы непримиримо. Саша тоже смотрел на мелькающие в окне разбитые дома пригорода, на прерывистый сосновый лес, на небо, отрешенно голубеющее над черной непаханой землей. Впервые он уезжал из Ленинграда.

От конечной станции Ладожское озеро вереница эвакуированных потянулась к мысу Осиновец — там стояли у пирсов черные баржи. С вещами по чавкающей, налипающей на башмаки грязи Анна Степановна скоро выдохлась, остановилась. Саша подошел, хромая, ухватился за чемодан — помочь, но какие были у него силы, смех один, да не смех, а слезы. Бабушка отстранила его, опять взялась за тяжелый чемодан. Тут сержант Хомяков, шедший налегке, с вещмешком за плечами, снизошел до ссыльного элемента — подхватил чемодан и зашагал к пристани.

Долго ждали погрузки. Белая ночь тихо опустила на плоский берег озера прозрачно-синеватый полог. Желтая луна скорбно смотрела сквозь негустую подвижную облачность на пристань, забитую эвакуированными. Плакали дети, их было много тут. Наконец дождались погрузки, толпа хлынула на баржи, и озерные буксиры, ладожские трудяги, потащили баржи на рейд, где качались два небольших парохода — «Совет» и «Вилсанди».

На «Вилсанди» толпа быстро растеклась по каютам и коридорам надстройки, но большинство осталось на верхней палубе. Сержант Хомяков позаботился занять для Саши с бабушкой место у решетки, под которой жарко пыхтела машина, — лучшего места было не найти этой холодной белой ночью. Анна Степановна развернула сверток с хлебом и лярдом — хоть немного голод утолить. А Хомяков ел из своего припаса, от него вкусно потянуло луком.

Внизу загрохотало, затряслась палуба — «Вилсанди» двинулся по мелким волнам. Луну заволокло облачностью и дымом, но все равно ночь была светлая. Саша с интересом смотрел, считал, сколько судов в караване, — и вспомнился пароходик с высокой трубой «Пролетарская стойкость», который увез в неизвестность его папу. Потом он заснул, прижавшись к бабушке…

Бам-бам-бам-бамм! — ударило в уши. Саша вскинулся, готовый бежать, но бежать было некуда. Надвигалась пристань, черные сваи пирса, там была земля, приземистые серые постройки — над ними неслись, снижаясь, быстрые хищные тела самолетов. Бам-бам-бамм! — торопливо били зенитки на берегу. Бабушка нагнула Сашину голову, словно хотела спрятать у себя под мышкой… Резкий свист, оборвавшийся грохотом… и еще… и еще… Мелькнуло белое лицо Хомякова. Дымные столбы вырывались из воды, из земли. Толкнуло горячим воздухом, обдало холодной водой. Снизу, из-под решетки, орал кто-то: «Пробило правый борт!» Жуткий вой, детский плач перебивались новыми взрывами. Кренящимся правым бортом пароход привалился к пирсу. У сходней возникла давка. Толпа повлекла, понесла Анну Степановну и вцепившегося в нее Сашу на пирс, на берег. Чемодан пришлось бросить, не до него было. Люди метались в дыму. Грохотали, удаляясь, взрывы. Страшно кричала девочка, подняв окровавленный обрубок руки: «Ма-а-ма-а-а!..»

Еще били зенитки вслед уходящим бомбовозам, а толпа уже потекла к станции. Дымились глубокие воронки. Знакомый кислый запах тротила забивал ноздри. У серого дощатого забора сумасшедше лаял рыжий пес. «Собака! — удивленно подумал Саша. — Живая собака!»