Румянцевский сквер - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Войскунский cтр.№ 41

— Вы первый раз тут? Раньше я вас что-то не видал.

Ну и пошло, трали-вали. Девица оказалась словоохотливой, через две минуты Квашук уже знал, что зовут ее Зоей и работает она в райкоме комсомола, а сюда пришла потому, что позвал шеф, — вон он сидит, указала она на одного из молодых людей на эстраде.

— Сионисты с помощью захваченных средств массовой информации прилагают бешеные усилия для разложения русского общества, армии и флота, учащейся молодежи! — кричал в мегафон Самохвалов. — Их цель — мировое господство! Для достижения этой преступной цели они хотят разрушить Россию! Им нужны разруха и голод! Еврейская мафия под видом кооперации грабит нас, русских!

Квашук спросил:

— Зоечка, а откуда вы его знаете? — Он кивнул на плакатик с требованием освободить Осташвили, который держала стоявшая рядом с Зоей девица в черной, под котика, шубке.

— Кого? Осташвили? — Зоя хихикнула. — Не знаем мы, кто это. Нас попросили подержать плакат, мы и держим. — Понизив голос, сообщила: — Это Рита, моя лучшая подруга. Ой, у нее такие переживания — я просто в отпаде. Риткин жених был кинооператор, еврей, он бросил ее и слинял в Израиль.

— Ай-яй-яй! — Квашук сочувственно посмотрел на девицу в черной шубке, на ее бледное лицо с карминными губами сердечком.

Вдруг легкомысленный взгляд Квашука, скользнув вбок, сделался сосредоточенным. За решеткой ограды стояли автомобили, припаркованные передками к тротуару. Один из них, «Жигули» светло-капустного цвета, привлек внимание Квашука своим номером: 92–24. За ветровым стеклом, как всплеск огня, висела куколка — ярко-оранжевый олимпийский мишка. «Вот так херня, — подумал Квашук, — это ж тот самый „Жигуль“, который в тот вечер стоял возле кафе, а в нем сидели чего-то выжидавшие люди».

Самохвалов продолжал выкрикивать, подвывая и приподнимаясь на носках ботинок в конце каждой огнедышащей фразы:

— Еврейской мафии сегодня принадлежит восемьдесят процентов мирового капитала! Теперь они хотят зацапать природные ресурсы России, принадлежащие русскому народу! Они используют в своих преступных целях гласность и так называемых демократов. Демократы — это пособники сионистского фашизма…

— Надо же, восемьдесят процентов, а им все мало! — ужаснулась Зоя. — Шеф говорил, Самохвалов — кандидат философских наук. А раньше служил во флоте. А вы, Алексей, где работаете?

Почему-то Квашук постеснялся сказать про кооперативное кафе.

— Я? Так я тоже флотский, — ответил он.

Митинг подходил к концу. Самохвалов призвал записываться в отряд самообороны, чтобы бороться с сионизмом и кавказскими спекулянтами. Накричавшаяся толпа пришла в движение. Одни устремились к эстраде, с которой соскочили двое-трое молодых людей и начали записывать новоявленных борцов в тетрадки. Другие — более благоразумные, что ли, — потекли к выходу.

Квашук вышел из сквера вместе с Зоей и ее подругой. Донжуанский опыт подсказывал ему план дальнейших действий: надо пригласить девиц прогуляться, благо сегодня выходной, воскресенье, с заходом в кафе-мороженое. А там — назначить этой, курносенькой, свидание.

Но тот «Жигуль» капустного цвета почему-то вцепился, как заноза, в его мысли. И, выйдя из сквера, Квашук произнес совершенно несвойственные ему слова:

— Ну, девушки, вы на троллейбус? Пока, до свидания.

— Пока, — сказала Зоя.

В ее быстром взгляде Квашук успел прочесть недоумение. А Рита, лучшая подруга, посмотрела на него, будто он и был сбежавшим евреем-кинооператором.

С сердечной улыбкой Квашук сказал:

— Встретимся тут в следующее воскресенье, да?

Он прошел в боковую улочку, где стояли автомобили, и, закурив, стал прохаживаться взад-вперед. Вскоре появился Самохвалов в черной флотской фуражке с «крабом». Его сопровождала свита, не меньше дюжины крепких молодых людей. Все они расселись по машинам, взревели заводимые моторы.

В «Жигули» капустного цвета сели трое. Один был в серой шапке и кожаной куртке, второй, черноусый, — в сине-красной нейлоновой куртке и лыжной вязаной шапочке с многажды повторенным по обводу словом «ski». Оба были цыгановатого вида, с узко посаженными глазами. Третий — длинный, в огромной желто-мохнатой шапке и зеленой куртке. Переговариваясь, посмеиваясь, они сели, хлопнув дверцами, в «Жигули» и уехали, сразу набрав большую скорость.

Квашук проводил машину задумчивым взглядом. Потом щелчком отбросил окурок и потопал к троллейбусной остановке.

Вечером того же воскресного дня Нина провернула через стиральную машину груду белья. Уставшая, в цветастом халате, с небрежно заколотой золотой гривой, она вошла в большую комнату. Там Марьяна сидела, поджав ноги, в уголке дивана, смотрела телевизор. Ящик извергал модную дикую музыку. Громыхали электроинструменты, лохматый юнец в расстегнутой до пупа рубахе дурным голосом орал одну и ту же фразу: «Но все проходит, как с гуся вода».

— Марьяна, повесь белье, — сказала Нина, опускаясь в кресло. — Меня уже ноги не держат.

— Хорошо, мама.

Марьяне было неприятно, что мать постоянно недовольна ею. Так хотелось быть послушной дочкой, ни в чем не перечить. Она побежала в ванную, схватила таз с горой белья и устремилась в лоджию — развешивать.

— Но все проходит, как с гуся вода, — в двадцатый раз проорал лохматый.

Нина подошла к ящику, переключила на другой канал — лысоватый дядька в очках талдычил что-то об Ираке. Еще щелчок — на экране перемигнуло, — ага, фигурное катание. Ну, это еще можно смотреть.

Марьяна быстро управилась, вернулась на свое место в уголке дивана, принялась со знанием дела комментировать: аксель у этой пары ничего, а двойной тулуп они не тянут.

— Ну хорошо, — сказала Нина из мягкой глубины кресла. — Тулуп тулупом, а я хотела бы знать, когда ты начнешь заниматься биологией. Я же договорилась с Краснухиным…

Марьяна вздохнула. Не хотелось опять начинать долгий, нудный разговор. Но что поделаешь…

— Мама, — сказала она с самой задушевной интонацией, на какую была способна. — Ну не хочется мне в медицинский. Ты пойми, пойми! Нет у меня призвания.

— Тут не нужно призвание, Марьяна. Достаточно простого чувства ответственности. Ты любишь детей, вот и выучишься на педиатра. Ты познаешь огромную радость…

Марьяна слушала, не перебивая. Пусть мама выговорится, пропоет очередной дифирамб медицине. Только бы не сорвалась в крик, в слезы… От постоянного общения с невротиками она и сама стала… ну, очень нервной…

— Должна наконец понять, — продолжала Нина, — что нужно иметь крепкую профессию. Сочинять песни — это не профессия. Сочинительством можно заниматься между прочим. В конце концов, и твой любимый Розенбаум начинал как врач.

— Да, — подтвердила Марьяна, — Булгаков тоже был в молодости врачом. И Чехов. И Вересаев.