— Боюсь, вы нашли бы жизнь здесь весьма скучной, — заметил Роберт.
— О, пустяки! Мы не стали бы жить здесь весь год! — возразила Луиза.
Ужин вскоре подошел к концу, и дамы покинули зал.
Заметив, как Синтия, вставая из-за стола, посмотрела на Питера, Роберт снова ощутил страх. Никогда прежде он не видел, чтобы она смотрела на кого-нибудь с такой нежностью.
В гостиной Луиза присела рядом с Синтией на большую парчовую софу. Несколько женщин поднялись наверх подправить макияж. Микаэла весело беседовала с подругами у открытого окна, выходившего в сад.
— Боюсь, появление моего мужа вызвало у вас шок, — с вызовом сказала Луиза.
Синтия открыто встретила ее взгляд.
— Да, не скрою, это был для меня огромный сюрприз! — ответила она. — Мистер Шелфорд не сказал мне, что он будет присутствовать на ужине.
— Это дурно с его стороны так вас подставить. Как вы думаете, он изменился? Мой муж, я имею в виду.
— Нет. Он почти такой же, как прежде, — ответила Синтия.
Ей стоило больших усилий вести беседу, но она пыталась говорить как можно спокойнее.
— Он хороший мальчик, — сказала Луиза, словно о ком-то постороннем. — Очень хороший мальчик! Я всегда считала, что англичане — лучшие мужья.
— Вы счастливы? — В вопросе прозвучали тоскливые нотки.
— Очень счастливы! — самодовольно произнесла Луиза Морроу. — Надеюсь, вам не причиняет боль слышать такое. Питер сказал мне, что вы были обручены когда-то. Но конечно, это был всего лишь детский роман. Кроме того, вы кузены, не так ли?
— Да, кузены, — тихо повторила Синтия и поднялась. — Надеюсь, вы меня извините… Я оставила носовой платок в кармане пальто… — И она быстро вышла из гостиной в холл.
Носовой платок был лишь предлогом. Синтия открыла дверь библиотеки и вошла.
Это была единственная комната, которую Роберт почти не тронул. Синтия включила свет и устроилась в кресле у стола, в котором любил сидеть ее отец. Здесь все еще царил знакомый ей запах табачного дыма и старых переплетов.
Синтия закрыла глаза, и ей показалось, как будто время и пространство сместились и она вновь стала ребенком, который забрался в кресло с книгой в руках, — ребенком защищенным и любимым, чьи восторги и страдания не наступили. Луиза Морроу заставила ее почувствовать себя так, Луиза Морроу, произнесшая своим четким, прекрасно поставленным голосом: «Это был всего лишь детский роман!»
Неужели Питер тоже так считает? И из-за этого она страдала долгие годы? Синтия размышляла о своем одиночестве и о муках, которые испытала, впервые узнав, что Питер оставил ее ради другой женщины, муках, которые почему-то усиливались со временем, вместо того чтобы утихать.
Странно было смотреть на Питера, мужа другой женщины, и понимать, как много он значил для нее — так много, что без него все казалось пустым и бессмысленным. В конце концов, он всего лишь мужчина, а в мире много мужчин…
За ужином она прислушивалась к его голосу, который когда-то пропел ей: «Я люблю тебя!» — и сотворил для нее одновременно и ад и рай, а теперь бренчал вхолостую о всякой ерунде.
Говоря с Питером, Синтия понимала, как мало у них осталось общего. Он рассказывал о местах, в которых она никогда не бывала, о людях, которых никогда не встречала, и испытаниях, которых никогда не знала. И все время ей хотелось крикнуть ему: «Ты не помнишь? Разве ты все позабыл?»
Она вспоминала ранние утренние часы, когда они еще до рассвета отправлялись вместе охотиться на лисят, когда искали уединения под сенью огромных деревьев парка. Тогда жизнь казалась ей полной… так много нужно было успеть, и так мало было времени для этого. Теперь Питер говорил о яхтах и скаковых лошадях, частных аэропланах и ночных клубах Нью-Йорка. Что она знает об этом?
Синтия размышляла, помнит ли он запах клевера, доносившийся с полей у реки, вспоминал ли когда-нибудь воркование лесных голубей, когда они, рука в руке, бродили по роще? Сама она так ясно помнила тот мягкий прелый запах «персикового дома», где он целовал ее, когда они воровали персики, теплые от нагретых солнцем стен, и тяжелый экзотический аромат оранжереи, куда они иногда сбегали после ужина. У нее возникло ощущение, что она просматривает фотографии в старом альбоме, пожелтевшие и давно забытые.
Синтия встала и выпрямилась. Она должна вернуться, чтобы смело взглянуть им в лица! Она должна пройти через это! Она не позволит себе показать им, что смущена и боится собственных чувств!
Она вышла в холл и закрыла за собой дверь. Из столовой по коридору шли мужчины, и теперь ей невозможно было скрыться от них. Синтия стояла с высоко поднятой головой, пока мужчины не подошли к ней.
Питер отделился от группы и взял ее под руку.
— Нам есть о чем поговорить, тебе и мне, правда, Синтия? — спросил он.
Но прежде чем она смогла ответить ему, в дверном проеме, ведущем в гостиную, появилась Луиза.
— А, вот ты где, дорогой! — воскликнула она, как показалось Синтии, довольно резко. — Сходи наверх в мою спальню и принеси соболью накидку. Становится прохладно.
Питер отпустил руку Синтии.
— Да, дорогая, — смиренно произнес он.
Синтия посмотрела на Луизу, и ей показалось, что в ее глазах мелькнуло что-то неприятное. Была ли то ненависть? «Могла бы сказать «пожалуйста», — подумала она.
Гости направились в гостиную. Ковры там были уже свернуты, и Микаэла со своими юными друзьями готовились к танцам под радиолу. Роберт принес Синтии кофе.
— Черный, как дьявол, сладкий, как любовь, и горячий, как ад, — процитировал он.
Не поднимая глаз, Синтия приняла чашку из его рук.
— Вы сердитесь на меня? — тихо спросил Роберт.
— Да, очень! — без особой уверенности ответила она.
— Я думал, вы обрадуетесь.
Синтия посмотрела на него, и ее глаза обвиняюще сверкнули.
— Ничего подобного вы не думали! Не знаю, зачем вы привезли сюда Питера, но, разумеется, не для того, чтобы меня порадовать!
Роберт промолчал. Вскоре кто-то заявил права на его внимание, и он отошел. С этого момента вечер для Синтии потянулся с медлительностью ночного кошмара. Она видела, как Питер вернулся назад с собольей накидкой и бережно накинул ее на плечи Луизы. Слышала, как та приказала ему подать ей сигареты, и затем наблюдала, как он старается с подобострастием выполнить любое желание жены.
И вдруг Синтия сквозь прошедшие годы услышала голос Питера, отдающий ей приказания: «Синтия, принеси молоток!», «Сходи принеси поводок для собаки, пока я ее подержу!», «Поспеши, я не могу болтаться здесь весь день!». Тогда она прислуживала Питеру, была на побегушках у него. Теперь Питер прислуживал своей жене.
Синтия пообщалась с другими гостями, стараясь изо всех сил вести себя естественно, но все время внутри нее что-то пронзительно кричало: «Уйди, пока еще есть возможность!»