Расплата - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Семенихин cтр.№ 73

— Они лучше вас самого разобрались, у кого надо задерживаться, а от кого побыстрее уходить, эти ваши ноги, — засмеялась хозяйка дома.

Александр Сергеевич вывел гостя в коридор, открыл парадное.

— Иди быстрым шагом, Мишенька, — напутствовал он. — И не оборачивайся. Ради всего святого, не оборачивайся. Есть такая примета: оборачиваться — это означает лишать себя новых встреч. А вот если ты расстаешься и уходишь не оборачиваясь, значит, еще раз обязательно возвратишься, чтобы увидеть тех, кого покинул.

— Спасибо, Александр Сергеевич, я обязательно к вам вернусь, — улыбнувшись, ответил Зубков и пошел не оборачиваясь вверх по Барочной.

Подперев мягкими белыми руками подбородок, Липа задумчиво сидела у раскрытого окна, выходящего на залитый осенним солнцем разгороженный двор. Из окна можно было лишь по пояс увидеть проходящих мимо людей и по обувке определить — мужчина или женщина это. Ватагу суетящихся во дворе ребятишек, среди которых был и ее Жорка, Липа тем более не видела, лишь по шуму и восклицаниям знала, что они играют в футбол, с ожесточением пиная тряпичный мяч, и ее сын в этой игре не блещет, потому что именно на него соседский третьеклассник Колпаков обидно кричал «мазила» и грозился прогнать с поля.

Липа была далека от того, чтобы вмешиваться в мальчишечьи отношения. По ее твердому убеждению, сын должен был сам прокладывать себе путь и на футбольной площадке в частности и в жизни вообще. Жорка рос крепким мальчишкой, до того похожим на отца, что она даже завидовала, а иногда и обижалась.

— Слышишь, Иван, ну всем он в тебя пошел. А где же материнское начало? Ну хоть бы одну черточку унаследовал, — жаловалась она.

— А разве это плохо? — смеялся Иван Мартынович. — Зря ты ревнуешь, Липонька. Наш Жорка статью действительно в меня, но душевность и ласковость только от тебя позаимствовал. Он наш, женушка, — шел на компромисс Дронов и нежно клал на ее плечо тяжелую натруженную руку с въевшейся паровозной пылью.

Как преданно любил он эту женщину, давшую ему огромное человеческое счастье в это черное от горя время фашистского нашествия на донскую землю! По ее туманившимся от тревоги глазам Дронов безошибочно угадывал, как мучается Липа во время его частых отлучек, как она, загасив керосиновую лампу, сидя у раскрытого окна, подперев ладонями подбородок, тревожно прислушивается к паровозным гудкам, стараясь в их общем хоре выделить сиплый голос его К-13. А когда Иван Мартынович возвращался со смены веселым, она бросалась навстречу, повисая на его широких плечах, мокрым от счастья лицом толкалась в твердую грудь мужа.

— Вот мы и опять вместе, — шептала Липа, — и никто нас не разлучит; Никто, никогда, даже эта ненавистная старуха смерть.

— Зачем ты ее упоминаешь? — басил Дронов. — Да пусть сгинет к ляду.

Он ничего не сказал ей особенного и в тот день, когда уходил на первое в своей жизни боевое задание. После того как рявкнул в ночной тишине оглушительный взрыв и немцы, опомнившись, подняли бесцельную автоматную стрельбу, взбаламутив только собак, Дронов вскоре же бесшумно открыл своим ключом квартиру и увидел у высокого подоконника Липу. Положив мягкий подбородок на теплые ото сна, крестом сложенные руки, глядя сухими от горя и ожидания глазами в мерцавшее над железнодорожной окраиной небо, она устало вздохнула:

— Живой?

— Живой, — стараясь как можно беспечнее выговорить это слово, ответил муж.

— Боже мой, — вздохнула Липа. — Как часто будет теперь это повторяться? Раньше ты был только моим, а теперь принадлежишь судьбе.

Он гладил ее, как маленькую, по голове, заглядывал в страдающие глаза и говорил:

— Где же логика, Липа? Сначала ты пылала от возмущения при одной мысли, что наши отступают из города, а в их боевых рядах меня нет. Ты тогда почти в ярость пришла от одного лишь предположения, что я намереваюсь остаться в стороне от войны. Помнишь?

— Помню, — печально улыбнулась женщина.

— Вот видишь, — укоризненно вздохнул Дронов. — А теперь готова расплакаться, если я исчезаю всего на несколько часов из дома. Ерунда, Липа! — воскликнул он, сжимая тяжелые кулаки. — Я верю в свою счастливую звезду. Она ни за что не погаснет на небосклоне, если ты будешь рядом. Ты для меня — как свежий ветер. Перешагнешь порог нашей мрачной квартиры — и в ней будто солнце. А тебе теперь не нравится мой нынешний образ жизни? Что же мне делать, право? Ну, хочешь, пойду к немецкому коменданту, сделаю ручками «Хенде хох» и скажу после такого реверанса: готов, мол, вам служить до полной победы третьего рейха… Вот и живым останусь, если наши, разумеется, не приколотят.

— Да перестань ты, — с грустной улыбкой оборвала его Липа. — Ты мне прежде всего муж. Любимый муж, а не постылый. А уж боец партизанского отряда это потом.

— А по-моему, наоборот, — перебирая ее душистые волосы, возражал Дронов.

Так они и жили, деля поровну жалкий паек и возрастающие тревоги.

На футбольной площадке счет был уже четырнадцать-десять в пользу одной из команд, когда Липа заметила, что по узкой глинистой дорожке, ведущей от железнодорожного полотна к их дому, неторопливо поднимается в своем черном промасленном комбинезоне Иван Мартынович со своим стандартным чемоданом в руке. О таком рундучке можно было много песен и легенд сложить, ибо ни один паровозный машинист, кочегар без него не обходился. Липа заволновалась, бросилась в коридор, стала зажигать керосинку, поставила на нее кастрюлю с жидкой лапшой — этим единственным их продовольствием, которое надо было делить на весь день. А потом не выдержала и, как маленькая девочка, бросилась по крутой глинистой дорожке навстречу мужу, обняла его, прижимаясь высокой мягкой грудью, вся трепетная, хмельная от счастья.

— Сумасбродка! — радостно воскликнул Дронов. — На нас же изо всех окон смотрят.

— Вот и пускай. Пускай смотрят и завидуют, — возразила Липа. — Тебе куда-нибудь сегодня идти?

— Да вроде нет.

— Вот и хорошо. Будем любить друг друга от вечерней зари до утренней, — игриво рассмеялась она. Липа часто так говорила, по-бабьему откровенно, не стыдясь и не опуская глаза под его встречным, довольно смущенным взглядом.

— А ты чем накормишь, чтобы любиться от зари до зари? — засмеялся Иван Мартынович. — Супом из трех горошин, что ли?

Поправляя растрепанную прическу, она игриво промолвила:

— Остальные за Гитлером останутся. С него должок и получай.

— Получим сполна, — пробасил Иван Мартынович, и они спустились в свой подвал, а следом с криком «Папка приехал!» уже бежал за ними маленький Жорка со сбитыми во время футбольной сечи коленками и во все горло кричал на всю окраину:

— Ребята, я больше не играю, папка приехал!

В комнатах с предельно низкими потолками Дронов всегда чувствовал себя неуютно: голова едва-едва не касалась потолочных деревянных балок, всего вершка четыре, не больше, оставалось над ней, и если бы он делал здесь зарядку по утрам, то навряд ли бы ему удавалось поднимать руки вверх.