Расплата - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Семенихин cтр.№ 65

— Да-да. Именно тому самому, который и романы пописывал, и против Красной Армии сражался. И вот как тут трогательно говорится об этой самой исторической встрече. — Раскрыв газету, Александр Сергеевич сиплым от задышки голосом прочел. Прочел медленно, то и дело вскидывая глаза на жену: — «Он, сиречь генерал Краснов, бывший атаман Войска Донского, выглядит уже стариком, но еще бодр. Все в квартире у него напоминает Дон. Картины, книги, старинное оружие. Петр Николаевич просил передать донцам, что они останутся для него самыми близкими дорогими братьями и что сейчас спасение казачества зависит от немецкого народа и его вождя Гитлера». Смотри ты, Надюша, как трогательно, — усмехнулся холодными губами Александр Сергеевич. — А вот дальше еще решительнее оказался побитый генерал в своих советах. «Он просил меня передать, — говорит сам Сюсюкин, — чтобы казаки сдавались в плен». — Якушев снял пенсне с переносья и разразился мелким смешком: — Нет, каково! А! Оказывается, и в оккупации иной раз простому русскому человеку можно насмеяться от души! — воскликнул он, извлекая из пачки еще один номер. — Но вот это ты тоже послушай. Ведь это же бальзам на твои и мои незримые душевные раны. Вот что они сообщают в заметке «Осуществление правосудия», подписанной неким Поппелем: «Остатки советских элементов и других морально неустойчивых личностей (стиль-то какой!) все еще пытаются нарушить установленный германским командованием порядок и совершают преступления, за которые должны нести соответствующие наказания». Значит, не выродилось еще донское казачество и есть порох в пороховницах, милая Наденька, иначе вот этого не писали бы немцы.

— А вот и еще юмор. Это приказ городского головы Иванова за номером тридцать шесть. Что же он пишет, любезный? А вот что: «Приказываю всем гражданам Новочеркасска не покупать никаких вещей у военнослужащих германской и румынской армий. Лица, виновные в неисполнении сего, будут подвержены денежному штрафу до пяти тысяч рублей или принудработам до четырех недель». Полюбопытствуй-ка, Наденька, а!

— Саша, — тихо сказала в эту минуту жена, — я тарелки с рисовой кашей поставила. Кушай, иначе все остынет.

Старик с шорохом отодвинул в сторону кипу газет, так что несколько из них шлепнулись на пол, и грустно посмотрел на тарелки. Они были покрыты жиденьким слоем каши, сваренной на воде.

— Рисовая каша! — плаксиво воскликнул он. — Да какая же это каша. Это вода, замешанная горсточкой крупинок, да и только.

— Другой нет, — вздохнула Надежда Яковлевна. — Полагаю, что городской голова и господин комендант пайка ни мне, ни тебе не увеличат.

— Какая ты пессимистка, однако, — печально улыбнулся Якушев и достал одну из упавших газет. — А ты вот посмотри собственными глазами. Они уверяют, что с первого ноября детям и престарелым обитателям Новочеркасска будет повышена хлебная норма на целых сто граммов. Следовательно, мы с тобой на двоих будем получать целых двести. Видишь, как трогательно заботится о нас великий фюрер. А! — он вдруг оборвал свою речь и посмотрел на придвинутое к нему блюдечко и тонкий ломтик суррогатного хлеба.

— Позволь, Надюша, а где же второе блюдце?

— Я уже съела свою порцию, — вздохнула Надежда Яковлевна. — Голова что-то кружилась, вот и съела.

— Не хитри, милая, — горько качнул головой старик. — Ведь этот кусочек от пайка на двоих. Вот и давай его съедим пополам, и чтобы это было в последний раз, потому что теперь немецкий комендант будет и за святую ложь наказывать. — Он разрезал кусочек хлеба надвое и одну половинку протянул жене: — Вот теперь все будет по-честному.

В наступившей тишине глухо звякали ложки, которыми старики безрадостно разыскивали на своих тарелках комочки разваренных рисинок. После длительной паузы Надежда Яковлевна сказала:

— Саша, у нас последние запасы кончаются, надо что-то предпринимать.

— Предпринимать? — встрепенулся Александр Сергеевич. — А десять томов Брема с иллюстрациями в роскошном издании Брокгауза и Эфрона? Разве они не дают основания, как ты сейчас выразилась, что-то предпринимать? Да я их сам, несмотря на астму, завтра же готов понести на толчок продавать.

Он не успел договорить. В дверь парадного громко постучали, и старики удивленно переглянулись.

— Я сейчас открою, — сказал Александр Сергеевич, но не двинулся с места.

— Сиди, — остановила его жена, — может быть, уйдут.

Старики настороженно вслушивались в возникшую было тишину, по она опять была нарушена еще более громкими ударами, не оставлявшими сомнения в том, что неожиданные гости стучали прикладами. Надежда Яковлевна молча встала и тихими шагами направилась в коридор.

— Сейчас, сейчас, — послышался ее голос и стук сброшенной с парадной двери цепочки.

В напряженной тишине Якушев ловил каждый новый звук. Скрипнула дверь, и затем прозвучал какой-то очень растерянный голос жены:

— Проходите, проходите… сюда, пожалуйста.

Хлопнула еще одна дверь, и в зале раздались шаги солдатских сапог.

Стряхнув с подбородка хлебные крошки в ладонь и быстро их проглотив, Александр Сергеевич через другую дверь вышел из кухни в зал. То, что он увидел, заставило вздрогнуть. Щупленькая, ссутулившаяся Надежда Яковлевна стояла посередине зала, а по бокам от нее такие неожиданные среди десятилетиями примелькавшейся мебели, словно конвоиры, по правую и по левую ее руку, застыли два румынских солдата. Щуря подслеповатые глаза, Александр Сергеевич ощутил, как учащенно забилось у него сердце. За все время оккупации, кроме старосты, к ним в дом никто из незнакомых не стучался.

И вот они пришли, сразу вдвоем, два румынских солдата в темных френчиках и грубых ботинках на толстой подошве из эрзац-кожи. Одному из них, высокому, чуть сутулящемуся, на вид не больше двадцати двух. Загорелое узкое лицо, желтые усики над верхней губой, прядь смолистых, чуть вьющихся волос, выбившихся из-под пилотки, и оливковые глаза, большие и яркие, каких не встретишь у наших русских парней. Второй едва ему по плечо, совсем молоденький, с каким-то застенчивым выражением на бледном лице, кустиками редкой щетины на подбородке, с косо подбритыми височками. Он в таких же грубых фирменных башмаках на толстой подошве. У первого автомат, а у второго даже два: один через плечо, второй в руке.

— Вас волен зи? — спросил несколько испуганный Якушев и сомкнул за спиной ладони, чтобы они этого испуга не выдали. Про себя он иронически подумал, несмотря на неизвестность, проникшую вместе с испугом в их дом: «Ох, как немного навоюет фюрер с такими, как эти. Им бы еще в кегли играть, а не улицы Новочеркасска топтать в качестве завоевателей». — Вас волен зи? — повторил он упавшим от их молчания голосом.

И вдруг старший румынский солдат, никак не прореагировав на его слова, обращаясь к одной лишь Надежде Яковлевне, ломая привычный ее слуху строй русского языка, заискивающе проговорил:

— Русская матка… мамалыга дай.

Всего ожидали Якушевы, но только не этого. А парни смотрели на них с мольбой, и маленький, у которого почему-то был лишний автомат, неожиданно достал из кармана небольшого формата книжку: блокнот не блокнот, тетрадь не тетрадь и стал листать. «Переговорник», — догадался Александр Сергеевич. Мизинец парнишки с засохшей на нем ссадиной остановился на потребовавшейся ему странице, и на его лице появилась улыбка.