Расплата - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Семенихин cтр.№ 60

— Света не надо, — возразил вошедший, и ее движение осталось незавершенным.

Не успевшая еще толком причесаться, молодая женщина села в самый дальний и еще совершенно темный угол и оттуда напряженно наблюдала за незнакомцем. Шапка черных волос закрывала половину его лба. Под полукружьями бровей ютились внимательные, глубоко посаженные глаза, и казалось, они не пропускают ни одного движения сидевших напротив супругов Дроновых, видимо, несмотря на всю их подготовленность, удивленных и озадаченных появлением ночного гостя, растерянно рассматривавших его.

В парне не было ничего особенного. Клетчатая ковбойка, заправленная в серые парусиновые брюки, и такие же парусиновые летние туфли той дешевизны, которая делала их доступными для студентов да служащих небольшого достатка, уравнивали этого парня со многими его ровесниками, делала его обычным и неприметным.

— А вы тут взрыва не слышали? — осведомился вдруг он.

— Взрыва? — Дроновы удивленно переглянулись.

— Как? Неужели-таки не слышали? — разочарованно протянул ночной гость. — Я-то думал. Значит, до вашей улицы так и не донеслось? Все-таки большой город Новочеркасск, если мы в Балабановской роще склад с боеприпасами на воздух подняли, а вы тут ни трошечки не знаете. Одним словом, давайте знакомиться. Сержант Лыков. Минер по профессии. От своей части отстал, к фрицам не пристал. Вот брожу теперь по донской земле и подрываю ихние склады при участии наших подпольщиков. Мне сам их батя, Михаил Николаевич Зубков, тот, что ваш адрес, пароль и отзыв сообщил, знаете, что сказал? «Золотые у тебя руки, Митя. Этими бы руками на виолончели играть, но ты ими теперь и другой музыкой овладел, без которой на войне невозможно обходиться». А почему он это самое про виолончель сказал, вы, разумеется, никогда не догадаетесь, если даже на мои хрупкие руки посмотрите. — По-детски припухлые губы парня насмешливо дрогнули. — Это в детстве моя мама меня в музыкальную школу на отделение по виолончели пристроить пыталась, да ничего не вышло, потому как способности так и не прорезались. Зато тут получается. Я бы с этой музыкой с удовольствием и в Берлине бы выступил и явный успех имел, если бы рейхстаг взорвать приказали.

Лицо его неожиданно осветилось мальчишеским озорством, и он, слегка прищуриваясь, спросил:

— А что, может, и взаправду призовут меня на это самое дело, когда наши войска в Берлин входить будут?! Но это я так, в шутку. А теперь всерьез буду гутарить. Что мне от вас надо, дорогие хозяин и хозяюшка? Во-первых, переспать часочка хоть три, пожалуйста, но так, чтобы об этом ни одна живая душа не узнала, разумеется. Во-вторых, хоть корочку хлеба погрызть, а то со вчерашнего утра аж маковой росинки во рту не было и в кишках оркестр духовой рапсодию Листа сыграть норовит. Но я вам это самое как бы между прочим поведал. А самое главное, товарищ Дронов Иван Мартынович и любезная хозяюшка Олимпиада, не ведаю, как вас по отчеству и величать, да оно и совсем необязательно для такой красавицы, как вы. Самое главное, чтобы о нашем свиданьице никто даже из самых отдаленных заместителей Гитлера по Новочеркасску в данное время никоим образом не узнал и чтобы рано утром на своем экспрессе К-13, запросто именуемом «кукушкой», вы, Иван Мартынович, перебросили меня из бывшей столицы области Войска Донского на хутор Большой Мишкин, где некогда изволили пребывать наш прославленный граф и атаман Войска Донского Матвей Иванович Платов, где мы и расстанемся неизвестно на какое время.

Все это ночной гость выпалил без остановки и умолк, чтобы набрать воздуха в опустошенные скороговоркой легкие. Улыбка, появившаяся было на полных губах Ивана Мартыновича, внезапно померкла.

— Да-а, — протянул он и с глубоким вздохом посмотрел в окно, словно за его переплетом мог прочитать ответ на какой-то мучивший его вопрос.

— Что? Не можете? — вдруг каким-то совсем другим, сухим и отчужденным, голосом, в каком прозвучали повелительные нотки, спросил Лыков, и Дронов подумал, что, наверное, таким голосом тот командовал на учениях в армии подчиненными ему красноармейцами.

Однако на эти повелительные нотки в голосе гостя хозяин дома не обратил никакого внимания.

Дронов думал. Думал упорно и напряженно. Мысли разбегались, как рельсы перед паровозом, покидающим пределы станции. Их много открывается перед машинистом, хаотически перепутанных на первый взгляд путей, но только один из них, по которому надо вести локомотив, будет предоставлен ему за пределами станции. Сейчас он мучительно искал тот единственный путь, прекрасно понимая, что его затянувшееся раздумье может быть принято Митей Лыковым за нерешительность, а то и за трусость.

— Подожди, сержант, не торопи с ответом. Дай поразмыслить.

— Ну домысливайте, — со снисходительной усмешкой отозвался Лыков.

Липа успела сходить в чулан и принести оттуда на тарелке ломтик пожелтевшего сала, два кусочка пайкового хлеба со следами остяков, соленый огурец, а муж ее все еще продолжал думать. В памяти и мыслях его вставал облик лишь одного человека, его разбитного кочегара с маневрушки К-13 Кости Веревкина. Этот парень с несколько надменным взглядом прищуренных глаз, острый на слово, даже порой заносчивый, был для него еще неразгаданным человеком. Через четыре часа Дронов должен был принять «кукушку», расписаться в путевом листе и сразу же погнать ее на недалекую станцию Александровку, чтобы там взять с запасного пути четыре платформы с щебенкой и вернуться с ними в Новочеркасск. Что он скажет своему кочегару об этом неожиданном пассажире, которого они незаконно повезут на своем паровозе?

«Зеленые глаза Кости Веревкина всегда наполнены искорками смеха, — думал Дронов. — Что на их дне? Искренность и честность или хорошо припрятанная покорность немцам, готовность услужить им за выгодное вознаграждение? Можно ему довериться или нет?»

Дронов настойчиво искал ответ на этот вопрос и не находил.

— А тебя-то там ждут, на Большом Мишкине? — спросил он наконец у Лыкова.

— Ну ждут, — тряхнул головой минер. — А что?

— Завтра у меня по плану как раз первый рейс по этому маршруту, — медленно проговорил Дронов. — Только не на Большой Мишкин, разумеется, на котором делать нечего, а до Александровки.

— Так это же здорово! — воскликнул минер, и у него резче обозначились на щеках ямочки, эти следы нестертого детства. — Захватите меня в паровозную будку, а около Большого Мишкина сбавите пар. Сержант Лыков со ступенек сиганет и скажет на прощание: «Наше вам с кисточкой, Иван Мартынович, счастливой вам дороги до самой Александровки и обратно».

Однако, выслушав его бойкую речь, Дронов задумчиво почесал тяжелой пятерней затылок.

— Так-то оно так, — вздохнул он, — да только есть в твоей логике одно «но».

— Это какое же, Иван Мартынович?

— Как ты понимаешь, я не один вожу свою «кукушку». В паровозной будке есть еще и кочегар Костя Веревкин. С ним-то как быть?

— Ну и что же! — широко раскрыв глаза, воскликнул Лыков. — Пока я в стороночке постою, вы ему объясните, что я ваш родственник по какому-нибудь длинному колену… Вот и весь сказ. По территории станции много народа ходит. Если кто на меня положит любопытный глаз, скажете, что родственника близкого решили подбросить до Мишкина, чтобы он праху знаменитого атамана Платова имел удовольствие поклониться.