«Сюсю» да «мусю» дали свои результаты. Когда в полк пришел приказ № 1, упраздняющий в армии дисциплину, казаки отказались подчиниться ему.
— Не-е, это вы, господа-товарышши, перемудрили, — заявили они чинам из солдатского комитета, явившимся к ним, — какая же армия может быть без дисциплины и командиров? Нам тогда немцы на сапогах каблуки пооткусывают. Не-е, дуйте-ка вы отсюда, господа-товарышши, колбаской, пока мы шашки из ножен не повынимали...
И «господа-товарышши» спешно ретировались из полка. В следующий раз их также развернули на сто восемьдесят градусов — они явились с требованием немедленно образовать полковой комитет казачьих депутатов, призванный заменить офицеров.
— Молодцы, мужики! — похвалил подчиненных Семенов. — Орлы! — Голос у него был угрюмым, севшим. — Дай бог вам здоровья и воинской удачи!
Семенову было от чего быть угрюмым: на глазах рушилось то, во что он свято верил.
Обстановка накалялась.
Семенов ждал возвращения Оглоблина: все-таки Прокопий Петрович командовал полком дольше его, в людях своих разбирался лучше, надо полагать, ему были ведомы некие пружины, о которых Семенов знал понаслышке — возможно, у него есть другие способы держать полк в узде... Хотя одно Семенов знал твердо — сдавать полк разным басурманам -агитаторам нельзя.
Одно плохо, что не ведется никаких военных действий — немцы так же, как и русские, пребывают в состоянии тихого смятения, — иначе ни полку, ни бригаде не избежать позора... А с другой стороны, может, оно и лучше было бы: полк бы протрезвел, дрался бы лучше прежнего. М-да, с полком-то понятно, а вот с бригадой... Ее что, в бой поведет солдатский комитет — два унтера, которые войну видели лишь из седла собственной лошади, и трое рядовых, не способные разглядеть что-либо дальше штыка своей винтовки...
Базарить, плевать в суп командиру, отворачиваться с наглой мордой от офицеров, вместо того чтобы отдавать честь (эта форма приветствия была отменена едва ли не в первую очередь), требовать, чтобы им платили такое же жалованье, как командующему корпусом, — это они умеют, а вот провести грамотную атаку двух взводов или одной сотни — тут дохлый номер, голова, оказывается, растет не из того места. Тьфу!
К Семенову несколько раз наведывались различные делегации, состоявшие из крикливых унтеров, и требовали, чтобы он незамедлительно провел собрание для избрания полкового комитета и передал ему власть...
Семенов в ответ только насмешливо шевелил усами:
— Бот приедет из отпуска настоящий командир полка Прокопий Петрович Оглоблин, он и изберет комитет. А я — командир временный, я обязан сдать полк в том виде, в каком принял.
— У нас — самая свободная армия в мире, — базарили делегаты.
— Это у вас, — вполне резонно отвечал Семенов, — но не у нас.
Так никаких революционных нововведений в Третьем Верхнеудинском полку Семенов и не допустил, держался до последнего, пока наконец не прибыл Оглоблин, здорово задержавшийся в дороге. Железнодорожный транспорт начал работать с перебоями, поезда застревали на станциях, порядка было все меньше и меньше. Семенов сдал Оглоблину полк и проговорил мрачно:
— Не нравится мне, что происходит...
— Мне тоже не нравится. Но делать нечего. Если мы воспротивимся революционным преобразованиям, нас убьют. На Западном фронте свои уже бьют своих, солдаты ставят к стенке командиров.
— Вот тебе и самая свободная армия в мире. — Семенов присвистнул.
Оглоблин печально повесил голову.
— Это я слышал по дороге много раз. В одном месте мне даже предложили снять погоны.
— Где это было?
В революционном Харькове.
— Тьфу! — привычно отплюнулся Семенов.
В апреле Семенову пришло письмо из полка, в составе которого он воевал на Западном фронте — Первого Нерчинского. Офицеров в этом полку осталось с гулькин нос — кого-то выбили, кто-то под шумок «растаял» в дымке пространства, чтобы через некоторое время объявиться в отеческом доме, — и Семенов, который считал, что Россию может отрезвить только хорошая война, стал просить о немедленном своем возвращении в Бессарабию.
Вскоре было получено «добро» на обратный перевод. Однако картина, которую Семенов увидел на Западном фронте, была еще хуже, чем в Персии.
В мае на Западный фронт прибыл военный министр. Это был человек совершенно штатский, в темном тонком плаще и шляпе с захватанными краями, с тросточкой, черенком которой он почесывал себе нос — явление среди людей, носивших погоны, дикое, иного слова не подберешь. Никогда еще в России не было таких военных министров.
Первый Нерчинскнй полк, в котором Семенов получил под свое начало пятую сотню, был собран в пешем строю на станции Раздольная, под Кишиневом. Казаки, видя военного министра, почесывающего тростью нос, стыдливо отводили глаза в сторону. Семенов, стоя во главе своей сотни, тоже стыдливо отводил глаза в сторону: тянуться в струнку перед таким военачальником было все равно что вытягиваться перед поваром.
— Такие вот шпаки
[29] в конторской одежде и разлагают армию, — процедил он сквозь сжатые зубы, — а потом хотят заставить ее воевать и одерживать победы...
Именно на этом земляном плацу под завывающую речь военного министра у Семенова и родилась мысль о создании «туземных» добровольческих частей — из народов Восточной Сибири. Это ведь верные люди, хорошие воины, всякие революционные идеи для них все равно что пустой ветер: пронесся — и нет его.
— Как фамилия военного министра? — спросил он у бывшего командира сотни Жуковского, получившего повышение и ставшего войсковым старшиной.
— Керенский!
[30]
Несколько дней Семенов, пыхтя от натуги и сдабривая тяжелую работу крупными глотками роскошного бессарабского спотыкача, вишневой водки, корпел над бумагой — излагал свои соображения по поводу создания боевых частей из числа инородцев и «использования кочевников Восточной Сибири для образования из них частей «естественной» (природной) иррегулярной конницы, кладя в основу формирования их принципы исторической конницы времен Чингисхана, внеся в них необходимые коррективы, в соответствии с духом усовершенствованной современной техники». Он торопился — войсковой старшина Жуковский собирался отбыть в Петроград, и Семенов рассчитывал отправить с ним свои соображения. Адресовал он их штатскому недотепе, «кантору», устроившему смотр Первому Нерчинскому полку в Раздольной, — Керенскому.