Сменный штурман оторвал усталое лицо от стола, на котором были разложены несколько карт:
— Скорость — ноль!
Судно стояло на месте, хотя машина уже охрипла от нагрузки, она работала на полную мощность.
Перед русскими, которых обещал доставить во Владивосток быстрее железнодорожного экспресса, капитан чувствовал себя неловко, хотя не его вина в том, что из благих намерений ничего не вышло... Особенно неуютно он себя чувствовал, когда в рубку заходил адъютант генерала Семенова и с молчаливым вопросом в глазах смотрел на него. Капитан вместо ответа лишь приподнимал одно плечо: увы!
«Киодо-Мару» за время шторма не продвинулась вперед ни на милю.
Когда небе немного очистилось, сделалось светлее и можно было уже что-то рассмотреть в неряшливом штормовом море, слева от «Киодо-Мару» был виден все тот же остров Фузан — горбатый, похожий на огромного нахохлившегося зверя.
После двух суток плавания — впрочем, топтание на месте вряд ли можно было назвать плаванием — в небе образовалась чистая прореха, в которой показалась незамутненная праздничная голубизна. Волны, словно придавленные этой ангельской незамутенностью, разом опали, и капитан «Киодо-Мару», неожиданно безвольно опустив руки, сел на табурет, привинченный к полу у штурвала.
— Рулевой! — обессиленно прохрипел он. — Принимай управление. Курс — Владивосток.
Странный город Владивосток, не поймешь, когда он веселится, а когда печалится — порою во время чьих-нибудь пышных похорон он хохочет и пьет «Луи Родрер» — шампанское, которое с «Мумом» даже на одной полке не стояло, недаром фирма «Родрер» добрые полсотни лет являлась поставщиком шампанского ко двору российского императора, — а в пору массового нашествия клоунов-циркачей, когда хохотать должны все, от бродяг Миллионки до гарнизона Русского острова, город неожиданно начинает печалиться, и дамы ходят по тротуарам с влажными глазами,
Нет, этот город нормальному человеку не понять. Власти в нем менялись и продолжают меняться.
Впрочем, у Владивостока с некоторых пор появился старший «брат», точнее, «сестра» — город Чита. Недавно Чита была объявлена столицей ДВР — Дальневосточной республики, под подведомственную территорию был нарезан огромный кусок суши от Байкала до Тихого океана. То, что происходило в Чите, было тревожно — белогвардейцев и контрреволюционеров вырубали там под корешок: если, допустим, ребенок семи-восьми лет никак не мог подойти для роли белогвардейца — по возрасту еще не мог таскать винтовку, — то контрреволюционером мог сделаться запросто; расстрельные команды носились по Чите на грузовиках, лютовали безудержно, людей в расход пускали направо-налево, и слухи, что приходили во Владивосток из Читы, заставляли вздрагивать все Приморье.
Зимой было избрано Учредительное собрание ДВР, которому административно подчинили и Владивосток. Депутатами Учредиловки стали двое популярных генералов — командующий каппелевской армией Вержбицкий и командир Третьего корпуса Молчанов. Однако в Чите, где их ждали, они не появились, держались настороженно, не поверили до конца, что большевики ушли из города, а значит, и все разговоры о так называемом коалиционном правительстве попахивают обыкновенным политическим вымыслом.
Председателем правительства ДВР стал большевик Краснощеков
[78], его ближайшим помощником — также большевик, Никифоров
[79] — очень хорошо, к слову, знавший Владивосток, поскольку некоторое время, вплоть до середины 1920 года, вместе с сотоварищами правил им.
Потайные квартиры у Никифорова остались во Владивостоке до сих пор — неподалеку от пристани Эгершельда, на Алеутской, в Маньчжурском переулке, на Миллионке, откуда хорошо просматривалась бухта Золотой Рог, — Никифоров обосновался во Владивостоке прочно. И вместе с тем — потерял его.
Краснощеков послал во Владивосток один циркуляр, второй, третий, Владивосток в ответ обозвал правительственные бумаги «пустыми указивками» и бросил их в урну. Подчиниться Чите он отказался.
Сил у Читы, чтобы подавить Владивосток, не было, как не было и своих людей. Никифоров, пойдя на повышение, допустил ошибку — перевез их в Читу, поэтому оказалось, что рассчитывать Краснощекову не на кого. Не на японцев же! Те ненавидели большевиков. Бывшего прапорщика, а позже краскома — красного командира — Сергея Лазо живьем сожгли в паровозной топке.
Конечно, большевики попытались через Хабаровск сунуться во Владивосток, но из этой попытки ничего не вышло. Семенов точно уловил момент — в начале мая 1921 года Владивосток жил без крепкой властной руки.
Японцы уже давно пришли к выводу, что в Приморье им хлопотно, тут время от времени стреляют, да и чувствуют они, островные люди, на большом континенте себя неуютно.
На огромную Россию маленькой Японии было уже наплевать. С другой стороны, она не сомневалась, что проглотит этот жирный, истерзанный раздорами, будто раком, кусок. Может же маленькая, размером всего в два спичечных коробка, собачонка умять большой пирог! Будет жрать и повизгивать от удовольствия.
Дальний Восток ослабел. За кордон, в Монголию, в Китай, ушла вместе со скарбом, с домочадцами, со скотом, с деньгами едва ли не половина казачества, хотя официально было объявлено, что ушла примерно шестая часть, чуть более пятнадцати процентов. Атаман Семенов, когда слышал об этом, то довольно пощипывал усы — это ведь за ним ушли казаки, и сколько их ушло, никто лучше его не знает. Раз ушли казаки за атаманом — значит, считают его своим.
Последние казаки покидали Россию уже в апреле 1921 года, перед вскрытием рек. Лед хоть и вспухал горбами на реках, был пористым, непрочным, но лошадей, телеги, людей, скот держал хорошо. Казаки матерились отчаянно, сопливились, вытирали рукавами мокрые лица, с тоскою глядели назад, на «Расею», эту самую «Расею» ругая... Не все из них понимали, зачем покидают родную землю, выдергивали из карманов шинелей бутылки с самогоном, пили прямо в седлах, плакали.
Не всем удалось уйти на китайскую территорию, это Семенов тоже знал: им выставляли на пути пулеметные заставы, и когда появлялись казаки, гнавшие перед собою скот, «максимы» красных начинали яростно, по-собачьи, лаять. Особенно много таких заслонов стояло на реках — коровьи туши потом долго лежали на льду, а затем, когда наступало тепло, плавали в заводях, гнили, заражая воду и распространяя вонь.
Владивосток гулял — у местных жителей и будни были праздниками. Вдруг в городе совершенно неожиданно закрывались все магазины, все лавки — даже те, которые хозяева открывали в любое время дня и ночи — по первому же требованию... Слухи здесь распространяются стремительно, хотя в воздухе ничем пороховым не пахло, закрытые магазины подсказали обывателям, что будет вооруженный налет.