Начало Руси - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Иловайский cтр.№ 22

Страница

Объявляя войну норманизму в своей статье О мнимом призвании Варягов(Русск. Вести. 1871, No 11 и 12), мы, конечно, рассчитывали на возражения. Но в то же время, рассмотрев этот вопрос по возможности с разных сторон, мы настолько убедились в несостоятельности норманской теории, что серьезных возражений с ее стороны не ожидали и не ожидаем. Ибо все, что можно было сказать в ее пользу, давно уже сказано, и все это оказалось более или менее неудовлетворительно. Прошло довольно времени от появления нашей статьи, и те возражения, которые до сих пор появились, по нашему крайнему разумению, только подтверждают несостоятельность норманской теории. Мы объявили ей войну тем решительнее, что, по нашему убеждению, она до сих пор продолжает причинять вред науке Русской истории, а следовательно, и нашему самопознанию. Благодаря этой теории, в нашей историографии установился очень легкий способ относиться к своей старине, к своему началу. Обыкновенно перечислив названия разных славянских и неславянских племен и помянув о том, что Славяне жили не ладно между собою, мы затем приступаем к истории русской государственной жизни так сказать ex abrupto. Этот приступ напоминает наши сказочные приемы. "Где-то за морем, в некотором царстве, в некотором государстве жили три брата. Однажды к этим трем братьям приходят послы из-за тридевять земель и говорят им: "земля наша велика" и т. д. Даже сохранен и тот обычный прием, что два брата являются только для обстановки, и вся удача принадлежит одному.

Эта пресловутая теория продолжает оттирать из истории целый могучий народ, с незапамятных времен обитавший в Южной России, а на место его вызывает из-за моря какую-то тень, которую она не знает как назвать: не то народом, не то дружиной, и утверждает, что эта тень и была настоящая Русь и что она в несколько лет покрыла собой все пространство "от финских хладных скал до пламенной Колхиды". Вместе с небывалым народом Варяго-руссов создан в нашей истории и небывалый норманнский период, и затем чуть ли не все основные явления нашей государственной жизни объявляются не своими, а чуждыми, принесенными из-за моря; дружина, бояре, суд, способ собирать дань, - все это будто бы Славяне получили от Норманнов! Зайдет ли речь о вооружении Руссов и их боевых приемах, для образца приводится ковер Английской королевы Матильды с изображением норманнских воинов. Оказывается, что русские Славяне даже и лодку не умели соорудить, и потому, чтобы дать понятие о русских ладьях, указывают на изображение норманнских судов в средневековых рукописях. Странно только, как эти призванные Варягорусы заговорили по-славянски, а не заставили нас выучиться своему германскому наречию?

Наша археологическая наука, положась на выводы историков-норманистов, шла доселе тем же ложным путем при объяснении многих древностей. Если некоторые предметы, отрытые в русской почве, походят на предметы, найденные в Дании или Швеции, то для наших памятников объяснение уже готово: это норманнское влияние. При этом не берутся в расчет два самые простые обстоятельства:

1) многие вещи одной и той же фабрикации с помощью торговли распространились на весьма обширное пространство, помимо всяких политических влияний, и

2) многие сходные предметы встречаются нередко совершенно у разных народов, не находившихся никогда в сношениях между собою. Далее, особенно вредно отзывается эта теория на трудах молодых исследователей по части древней Русской истории и этнографии, по весьма естественной неопытности берущих за исходные пункты выводы норманизма. Русская филология также немало затруднена норманнским предрассудком, который мешал до сих пор трезвому взгляду на начало русской письменности. Вообще норманнская струя проникла всюду, где только можно, и затемняла наш кругозор. Поколение за поколением с детства привыкло повторять басню о призвании Варягов как непреложный факт и отнимать у своих предков славу создания своего государства, которое, по летописному выражению, они "стяжали великим потом и великими трудами".

Из всего сказанного нисколько не следует, что с норманизмом можно было легко и скоро покончить. На этот счет мы не заблуждались. На его стороне, кроме стольких почтенных деятелей науки, находится и сила давней привычки. Мы так долго твердили сказание о Варягах, что совершенно сжились с ним. Мы ощущали даже некоторое довольство тем, что история наша, не так как у других народов, имевших мифические времена, начинается: известным годом, известным событием и таким еще оригинальным событием, как трогательная федерация славянских и чудских народов, отправляющая посольство за море! Правда, задняя мысль на счет неспособности наших предков к организации несколько омрачала это довольство; но зато нам было так покойно за Нестором и за Варягами! Мы были избавлены от труда бороться с сумраком предшествовавших веков и там искать своего начала. Фраза: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет" пришлась нам так по вкусу (особенно в эпоху обличительной литературы!).

По поводу своей статьи О мнимом призвании Варягов я выражал прискорбие, что принужден разойтись с М. П. Погодиным. Прискорбие это было совершенно искренне, как по личному уважению к почтенному ветерану, так и потому, что статья моя случайно совпала с празднованием его 50-летнего юбилея и с появлением в свет его Русской истории до Монгольского ига; а в этой книге древняя русская история построена все на том же норманнском основании. В течение всей своей 50-летней деятельности г. Погодин оставался самым ревностным представителем норманизма, и едва только кем-нибудь заявлялись сомнения, он немедленно выступал бойцом, и по справедливости может быть назван патриархом современных норманистов. После стольких счастливо оконченных столкновений не мог конечно он обойти молчанием наше мнение, как и сам о том замечает.

М. П. Погодин выступил бойцом за норманнскую теорию еще в ранней молодости, и этим, к сожалению, предрешил дальнейшее направление своих трудов по обработке нашей древней истории. Если б он приступил к данному вопросу с большим запасом опытности в деле исторической критики, то, по всему вероятию, при своей даровитости, пришел бы не совсем к тем же результатам. Он начал свое ученое поприще под влиянием двух подавляющих авторитетов того времени, Шлецера и Карамзина. Шлецер - надобно отдать ему справедливость - был сильный критический талант, в чем убеждает нас и его труд о русской летописи. Но в этом труде он отнесся не критически к своему исходному пункту, т. е. к летописному сказанию о призвании Варягов. Ему даже и в голову не пришло усомниться в этом сказании или войти в научные рассуждения и его достоверности. Зато надобно видеть, сколько остроумия и сколько усилий потратил он, чтобы согласить возникавшие из самой летописи противоречия с своим исходным пунктом: он относил их обыкновенно к неисправности и невежеству переписчиков Нестора, т. е. того идеального летописца, которого он себе представлял. Его саркастический тон и подчас слишком бесцеремонное отношение к противным мнениям (которые он прямо приписывал глупости и невежеству), конечно, должны были подействовать на современников и ближайшее поколение и, так сказать, порядком их запутать. Действительно, так и случилось.

Страница