Медный всадник - читать онлайн книгу. Автор: Полина Саймонс cтр.№ 71

Он уставился на нее, и в его глазах светилась та самая безмолвная правда.

Она улыбнулась, выдохнула, и напряженное, тошнотное ощущение в желудке ушло с этим выдохом.

– Прости, Шура. Прости, что сомневалась. Я, наверное, слишком молода.

– В тебе все слишком. Господи! Что же это за безумие! Никогда не иметь времени объяснить, условиться, договориться, ни минуты…

У них были счастливые минуты. В автобусе. У Кировского. В Луге. В Летнем саду. Бесценные, мучительные, прекрасные минуты. И Татьяна подумала, что они просто жаждут иного.

Вечности.

Она едва удержалась, чтобы не заплакать.

– Прости, Шура, – шепнула она, сжимая его руки. – Прости, что расстроила тебя.

– Таня, будь у нас хоть момент privacy, – повторил он, – ты больше никогда бы не сомневалась во мне.

– Что это такое?

Александр грустно улыбнулся:

– Уединение. Иметь возможность укрыться от посторонних глаз. Невозможно лечь в постель с девушкой, когда в двух комнатах живет шесть человек. Поэтому нам так необходимо privacy.

Татьяна покраснела. Так вот оно, это слово, которое она искала с тех пор, как познакомилась с ним!

– В русском языке для этого нет слова.

– Нет, – согласился он.

– А в английском?

– Есть. Privacy.

Татьяна промолчала.

Александр скользнул ближе, обвил ее ногами.

– Таня, когда мы в следующий раз сумеем увидеться вот так, наедине?

– Мы и сейчас одни.

– Но когда мне снова удастся поцеловать тебя?

– Поцелуй меня, – прошептала она.

Но Александр не пошевелился.

– Знаешь, что следующего раза может не быть? – мрачно проворчал он. – Немцы вот-вот окажутся здесь. И наша привычная жизнь закончится навсегда.

– Она уже закончилась. С двадцать второго июня все разительно изменилось.

– Ты права, – согласился он. – Но до сегодняшнего дня мы всего лишь вооружались и готовились. Теперь же Ленинград вот-вот превратится в поле сражения. И в конце концов сколько из нас останется лежать на этом поле? Сколько останется в живых? Сколько попадет в плен и сколько сохранит свободу?

О боже!

– Именно поэтому ты приходишь при каждом удобном случае, даже если при этом приходится тащить за собой Дмитрия? – ахнула Татьяна.

Александр с тяжелым вздохом едва заметно кивнул.

– Я всегда боялся, что увижу твое лицо в последний раз и следующего уже не будет.

Татьяна почти всхлипнула и свернулась клубочком.

– Но почему… почему ты всегда приводишь его с собой? – удивилась она. – Неужели не можешь попросить его оставить меня в покое? Меня он не слушает. Что мне с ним делать? Я видеть его не могу!

Александр не ответил, и Татьяна с беспокойством старалась поймать его взгляд.

– Расскажи о Дмитрии, Шура. Чем ты ему обязан? И почему мне кажется, что ты у него в долгу?

Александр упорно рассматривал пачку папирос. Наконец Татьяна в отчаянии выдохнула:

– Ты… ты должен ему… Меня?

– Татьяна, Дмитрий знает, кто я.

– Прекрати, – пробормотала она почти неслышно.

– Если я и расскажу, ты не поверишь. Как только я открою рот, пути назад для нас уже не будет.

– Для нас уже теперь нет пути назад, – возразила Татьяна.

– Понятия не имею, как быть с Дмитрием, – признался Александр.

– Я помогу, – пообещала Татьяна, готовая в эту минуту отдать ему все, даже свое сердце. – Рассказывай.

Александр вышел на узкий балкон и, сев наискосок от нее, прижался к стене и вытянул ноги. Татьяна не пошевелилась, поняв, что сейчас ее близость ему не нужна. Сняв туфлю, она едва коснулась босыми ногами его сапог. Ее ступни были вдвое меньше, чем у него.

Вздрагивая, словно пытаясь сбросить с себя мерзкую крысу, Александр начал:

– Когда мать арестовали, энкавэдэшники пришли и за мной. Я даже не смог с ней попрощаться. – Он отвел взгляд. – Как ты понимаешь, мне не слишком хочется о ней говорить. Меня обвинили в распространении капиталистической пропаганды еще в то время, когда мне было четырнадцать, я жил в Москве и ходил с отцом на партийные собрания. Так что в семнадцать лет меня взяли и отправили в Кресты. На Шпалерной, в Большом доме, не оказалось мест. Я просидел в камере часа три. Они даже не позаботились допросить меня. Думаю, что все следователи были заняты более важными заключенными. Мне просто дали десять лет и отправили на Дальний Восток. Можешь себе представить?

– Нет, – покачала головой Татьяна.

– Знаешь, сколько нас было в том поезде, что шел на Владивосток? Тысяча человек. Один пожаловался мне, что едва успел выйти на волю, как его снова загребли. Он же сказал, что в лагере будет не меньше восьмидесяти тысяч заключенных. Восемьдесят, Таня! И это всего в одном лагере. Я ему не поверил, и немудрено. Мне было всего семнадцать. Как тебе сейчас. Но что я мог поделать? Мне не хотелось провести в тюрьме десять лучших лет жизни.

– Ты прав, – кивнула она.

– Я всегда думал, что предназначен для другой жизни. Мать и отец верили в меня. Да я и сам в себя верил… И не думал, что когда-нибудь окажусь в тюрьме. Я не воровал, не хулиганил, не бил стекол… не сделал ничего плохого. И не собирался. Поэтому, когда мы переезжали Волгу недалеко от Казани, я вдруг понял, что настал момент. Либо сейчас, либо гнить в лагере. Поэтому и прыгнул в реку. Поезд даже не остановился. Они посчитали, что я умер еще в прыжке.

– Они не знали, с кем имеют дело, – засмеялась Татьяна, изнывая от желания его обнять. – И тут ты вдруг обнаружил, что умеешь плавать!

Александр улыбнулся в ответ:

– Я действительно умел плавать. Немного.

– А у тебя что-то было с собой?

– Ничего.

– Ни документов, ни денег?

– Ничего. Я путешествовал. На рыбачьих лодках, пешком, на телегах. От Казани до Ульяновска, где родился Ленин, потом вниз по Волге, рыбачил, нанимался собирать урожай и наконец добрался до Краснодара. Хотел пробраться в Грузию, а оттуда – в Турцию. Надеялся пересечь границу у Кавказских гор.

– Но у тебя не было денег.

– Ни гроша. По пути удалось кое-что заработать, и я воображал, что в Турции мне помогут англичане. Но в Краснодаре вмешалась судьба. Как всегда. Семья Беловых, к которым я попросился на ночлег…

– Беловы! – воскликнула Татьяна.

– Да, простые крестьяне и добрые люди. Отец, мать, четверо сыновей и одна дочь. – Он откашлялся. – Была зима, и людей косил тиф. Мы заболели. Вся деревня Белый Яр, триста шестьдесят человек, слегла. Восемь десятых всего населения вымерло, включая Беловых. Сначала дочь. Местные Советы с помощью милиции сожгли деревню, опасаясь распространения эпидемии. Вся моя одежда тоже сгорела, а самого меня посадили в карантин, дожидаясь, пока я умру либо выздоровею. Потом, когда у меня спросили документы, я сказал, что все сгорело, и, не колеблясь, назвался Александром Беловым. Поскольку власти сожгли деревню, никто не стал проверять, действительно ли я тот, за кого себя выдаю.