Саркова отступила в коридор.
– И в каждом таком заграждении – восемь пулеметных дотов, десять противотанковых ежей, тринадцать пушечных позиций и сорок шесть пулеметных гнезд.
– Неужели?
– Так мы защищаем наш любимый город, – сообщил Александр, закрывая дверь.
Татьяна, восхищенно улыбаясь, покачала головой.
– Ну вот, ты своего добился. А теперь, – добавила она, хватая сумку, – пойдем-ка, строитель заграждений.
Они вышли, заперли дверь и оставили Саркову на кухне ворчать что-то в чашку с чаем.
Помогая Татьяне спуститься, Александр взял ее за руку. Она попыталась отстраниться:
– Нет.
Он привлек ее к себе прямо на лестничной площадке.
В ее душе с новой силой взметнулись языки огня, пожирающего все на своем пути.
– Послушай, – пролепетала она, – я попрошу Веру дать мне работу в столовой. Может, придешь? Я тебя покормлю.
– Не смогу. Хотя немногое в жизни доставляет мне такое удовольствие, как еда из твоих рук. Но мы будем слишком далеко отсюда. Я не смогу вовремя вернуться после обеда.
– Шура, отпусти меня. В любую минуту на лестницу могут выйти соседи…
Но он продолжал держать ее за руку. Почувствовав что-то, она спросила:
– Что? Что случилось?
Александр поколебался. Светло-карие глаза стали грустными.
– О Тата, я должен поговорить с тобой. Это насчет Дмитрия.
– А что с ним?
– Сейчас я не могу. Разговор будет долгим и с глазу на глаз. Приходи сегодня к Исаакиевскому, я буду дежурить.
Сердце Татьяны сжалось тревогой. Исаакиевский!
– Александр, я едва могу пройти три квартала до госпиталя. Как я доберусь до собора?
Но в глубине души она сознавала: даже если придется ползти, превозмогая боль в ноге, она доберется до места.
– Знаю. И не хочу, чтобы ты ходила одна. На улицах, правда, безопасно, но… – Он погладил ее лицо. – У тебя есть друг, который помог бы тебе дойти? Только не Антон. Подруга. Та, которой ты могла бы доверять и которая не станет задавать лишних вопросов? Пусть проводит тебя, а квартала два ты дойдешь сама.
Татьяна задумалась.
– А как я вернусь домой?
Александр улыбнулся и снова прижал ее к себе.
– Как всегда. Я сам отведу тебя.
Она уставилась на пуговицы его гимнастерки.
– Таня, нам отчаянно нужно остаться наедине. И ты это знаешь.
Она это знала.
– Но так нехорошо. Неправильно.
– Это единственное, что сейчас правильно.
– Хорошо. Иди.
– Ты придешь?
– Постараюсь. А пока до свидания.
– Подними свое…
Прежде чем он успел договорить, Татьяна подняла лицо. Они жадно поцеловались.
– Ты хоть представляешь, что я испытываю? – прошептал Александр, зарывшись руками в ее волосы.
– Нет, – ответила Татьяна, вцепившись в него, потому что ноги подгибались, – зато хорошо представляю, что испытываю я.
Вечером случилось чудо. Телефон ее двоюродной сестры Марины заработал. Татьяна уговорила Марину навестить ее, и часов в восемь дверь открылась. Татьяна принялась обнимать сестру.
– Маринка, ты живое доказательство того, что Бог есть. Ты ужасно мне нужна. Где тебя носило?
– Бога нет, и ты это знаешь. Где меня носило? – засмеялась Марина. – Да пусти же. Уместнее спросить, где носило тебя! Я слышала о твоих приключениях в Луге. И… Мне очень жаль Пашу. – Она тяжело вздохнула и без особого интереса спросила: – Почему ты похожа на мальчишку?
– Мне так много нужно тебе рассказать.
– Очевидно.
Марина уселась за стол:
– А поесть нечего? Умираю с голоду.
Марина, широкобедрая, узкогрудая, темноглазая девушка с короткими черными волосами и россыпью родинок на лице, была старше Татьяны на два года и училась уже на втором курсе Ленинградского университета. Ближе подруги у Татьяны не было. Они вместе с Пашей провели немало веселых деньков в Луге и под Новгородом. Разница в возрасте стала заметна лишь год назад, когда у Марины появилась своя компания, где Татьяне не было места.
Она поспешно поставила перед Мариной чай и тарелку с хлебом и сыром и предупредила:
– Ешь побыстрее, потому что мне нужно выйти погулять, хорошо? До чего у тебя платье красивое! Как провела лето?
– Никуда мы не пойдем. Ты едва на ногах держишься. Поговорим тут.
Мама и папа сидели вместе с Дашей в другой комнате и слушали радио. Со вчерашнего дня с Татьяной никто не разговаривал. Марина, жуя, оглядела Татьяну.
– Начни с волос. Что с ними случилось? И почему такая длинная юбка?
– Я отрезала волосы. А юбка скрывает гипс. Вставай. Нам нужно идти, – потребовала Татьяна, дергая сестру за руку.
Нужно спешить. Александр велел прийти после десяти, уже почти девять, а она так и застряла на Пятой Советской. Может ли она довериться Марине?
Она снова потянула пухлую руку сестры:
– Хватит есть, и так толстая.
– Но как ты можешь ходить? Ты едва ковыляешь. И зачем нам нужно куда-то идти? Когда снимут гипс?
– Тогда будем ковылять. Похоже, что гипс вообще никогда не снимут. Как я выгляжу?
Марина перестала есть и оглядела Татьяну.
– Что ты сейчас сказала?
– Я сказала: «Пойдем!»
– Ладно уж, – проворчала Марина, вытирая рот и вставая. – Что тут происходит?
– Ничего. А в чем дело?
– Татьяна! Я носом чую: что-то неладно.
– Ты это о чем?
– Таня! Я знаю тебя семнадцать лет, и ты никогда не спрашивала меня, как выглядишь.
– Может, если бы твой телефон работал чаще, я и спрашивала бы. Так ты мне ответишь в конце концов?
– Волосы слишком короткие, юбка слишком длинная, блузка белая и облегающая… Какого черта тут творится?
Наконец Татьяне удалось выпихнуть сестру за дверь. Они медленно побрели по Греческой, к площади Восстания, где сели на трамвай, который повез их по Невскому к Адмиралтейству. Татьяна опиралась о руку Марины, удивляясь, как это ей удается идти и болтать одновременно. Самым трудным было идти. Ходьба отнимала всю энергию.
– Таня, скажи, почему ты спрыгнула с поезда? Именно так ты сломала ногу?
– Нет, не так. Я спрыгнула с поезда, потому что иначе было нельзя.
– А тонна кирпича свалилась на тебя тоже потому, что иначе было нельзя? – фыркнула Марина. – Тогда ты и сломала ногу?