Сестры, руки которых были покрыты чернильными пятнами от работы в скриптории, бросали презрительные взгляды на темные «полумесяцы» под ногтями Матильды. Тем не менее девушке нравилась ее работа, хотя в монастыре Святого Амвросия подобное повергло бы ее в ужас. Даже зимой, когда почва замерзала, становилась твердой, как камень, и непригодной для выращивания трав, Матильда с удовольствием сидела в саду, пока от холода у нее не синели губы и не коченели руки. Ей доставляла удовольствие мысль о том, что этот клочок земли принадлежал только ей и был защищен от призраков прошлого. Осознание любви к Арвиду и боль от того, что оно пришло так поздно, больше не мучили Матильду, так же как и тайна ее происхождения. Разве имело значение, где она появилась на свет, если усилием воли она могла сделать эту плодородную землю, где собирала целебные растения, своей родиной?
Обычно Матильда работала в саду одна, к ней присоединялась разве что сестра Альба, которая разбиралась в травах, но слишком плохо видела, чтобы их собирать, и не могла говорить ни о чем другом. Новости крайне редко проникали за монастырские стены, и иногда Матильда думала о Ричарде, о том, находится он до сих пор в гостях (или в плену) у короля Людовика и сможет ли когда-нибудь править Нормандией. Она очень любила этого ребенка с живым взглядом, унаследованным от Спроты, но его лицо почти стерлось из ее памяти, как и лица других людей, которые играли важную роль в ее прежней жизни.
Покой Матильды впервые был нарушен лишь в январе 945 года, когда кто-то постучал в ворота. Эта новость была такой невероятной, что мгновенно облетела весь монастырь. Нищие умерли бы от голода по дороге сюда, паломники почти не приходили, поскольку в обители не было особых реликвий, а язычники с севера, которые иногда нападали на своих соотечественников, обратившихся в христианскую веру, стучать бы не стали.
Сначала сестры предположили, что епископ снова прислал священников посмотреть, все ли здесь в порядке. Но, открыв ворота, они увидели не мужчин, а нескольких женщин, одетых в монашеские рясы.
Их было четверо, но говорила лишь одна. Эта монахиня рассказала, что они пришли из монастыря, расположенного в трех днях пути на запад в таком же уединенном месте, как и монастырь Святой Радегунды. Лихорадка, свирепствующая в их обители, забрала старых и больных сестер, в том числе аббатису и ее заместительницу. Они вчетвером остались в живых, но не могут вести богоугодную жизнь без наставницы и просят принять их в общину.
Монахини разглядывали их с таким же подозрением, с каким смотрели на Матильду, когда она постучала в эти ворота. Поначалу все чужое воспринималось как угроза. Но когда аббатиса увидела, что эти женщины принесли с собой из монастыря бронзовые чаши и серебряный подсвечник, у нее заблестели глаза. Это были настоящие сокровища, пусть даже, как считала Матильда, совершенно бесполезные здесь, в глуши. Они не могли ни придать вкус скудной пище, ни сделать хриплые голоса более звонкими.
В следующее мгновение девушка забыла о драгоценностях. После того как аббатиса позвала женщин и они переступили порог, взгляд Матильды упал на одну из монахинь. Девушка узнала ее, и по ее телу пробежала радостная дрожь. Они полжизни провели вместе, а когда-то спали рядом по ночам. Хотя Матильда с Арвидом не обнаружили ее среди мертвых, девушка всегда думала, что эта монахиня не смогла пережить нападение бретонцев. Теперь же она стояла здесь – повзрослевшая и несколько измученная, но живая.
– Маура! – воскликнула Матильда. Ее голос редко был таким взволнованным. – О Маура!
Матильда уже давно перестала ждать, что Господь подаст ей знак, подтверждающий, что решение уйти в монастырь было правильным и что ей отпущен грех, который она совершила с Арвидом. Девушка считала, что мнимый покой, который она здесь обрела, уже являлся достаточным доказательством этого. Но встречу с Маурой, самой близкой и любимой подругой из монастыря Святого Амвросия, она могла объяснить только благосклонностью небесных сил. Покой Матильды дополнился радостью – самым глубоким, теплым и волнующим чувством, которое она испытала за последние несколько месяцев. Она не смогла удержаться от того, чтобы не броситься Мауре на шею, обнять ее, провести ладонями по ее щекам и встряхнуть ее за плечи.
Маура тоже была растрогана. Она растерянно смотрела на Матильду глазами, полными слез, и повторяла:
– Ты жива! Ты еще жива!
На какое-то время для них перестали существовать остальные сестры, с любопытством наблюдавшие за их встречей, какое-то время подруги могли говорить лишь о чуде, благодаря которому выжили после нападения на монастырь Святого Амвросия.
– Как тебе удалось спастись? Всех остальных монахинь убили те жестокие воины! – воскликнула Матильда.
– Я спряталась в погребе, где зимой хранился картофель.
– А я под соломой.
– Потом я решилась выйти, но все, кого я увидела, были мертвы.
– Я искала тебя среди убитых.
– Я тебя тоже!
– Наверное, ты вышла, когда я уже убежала в лес… с Арвидом.
Произнеся это имя, Матильда покраснела. Она была уверена в том, что ее подруга не забыла, как сильно ее тогда взволновал этот юноша, и что она догадывается, какая тесная и в то же время мучительная связь возникла между ними после совместного побега. Однако радость от встречи оказалась сильнее, чем любопытство Мауры.
Девушки продолжали оживленно беседовать, взволнованно перебивая друг друга, сетовали на разлучившее их нападение и наконец заговорили о своей жизни после него. Матильда рассказала, как ей удалось добраться до Фекана, а Маура поведала о том, как осталась совершенно одна и нашла приют в мужском монастыре, расположенном неподалеку. Аббат поспособствовал тому, чтобы ее приняли в другой монастырь, но почти все сестры в нем были старыми и, как уже говорилось, умерли, а молодых монахинь там было слишком мало.
Когда девушки наконец замолчали и смогли отвести взгляд друг от друга, они увидели, что рядом с ними остались лишь аббатиса и три монахини, которые пришли вместе с Маурой. Аббатиса, с блеском в глазах смотревшая на сокровища из другого монастыря, заявила, что сестры по праву надеялись на то, что здесь их примут. Разумеется, монастырь Святой Радегунды открыт для каждого, кто хочет и может вести уединенную и благочестивую жизнь.
– Но сколько бы нас теперь ни было – десятеро, вполовину меньше или в два раза больше, – аббатиса строго посмотрела на Матильду и Мауру, – жизнь монастыря снова войдет в привычное русло, и мы будем воздерживаться от слишком сильных чувств, даже если они приятные.
Жизнь действительно вошла в кажущееся привычным русло. Размеренного течения дней не нарушило даже присутствие Мауры, а Матильда продолжала добросовестно выполнять свою работу. Но все-таки кое-что изменилось. Раньше девушка лишь воображала, что может продолжить с того места, где остановилась, ведь слишком много событий разделяло ее нынешнюю жизнь и годы, проведенные в монастыре Святого Амвросия. Но теперь, когда Матильда просыпалась рядом с Маурой в дормитории и сидела возле нее в часовне, она чувствовала себя прежней послушницей – отрешенной от мира, пугливой и невинной. Ей казалось, что она надела старую, заплатанную одежду, из которой уже давно выросла, но которая была достаточно знакомой, чтобы чувствовать себя в ней уютно, и достаточно теплой, чтобы согреть в ней свое нагое тело.